Дневник метаморфа

Пяткина Мари

— Говорят, раньше их было много в каждой общине, — ответила она, — а сейчас почти и нет. Это шишка искрителя.

— Типа повышение из домохозяек? Поздравляю! — сказал муж.

Тенго даже забыла о том, что с утра они ничего не ели. Слово «поздравляю» означало — «радуюсь твоей радости». Но не успела она как следует обмозговать, как муж закричал перепуганным громким голосом:

— Отстань, пошла прочь!

А потом и вовсе заорал, мотыляя ногой.

О, Хранители! Ему в лапу впилась большая жёлтая губка. Подползла незаметно и присосалась. Стряхнуть муж её не мог, как ни пытался. Он вскочил и лапой тряс, приплясывая, тем временем вторая губка подбиралась со спины… Эти были хищными! Тенго бросилась на помощь, схватила губку обеими лапами и стала тянуть — куда там, мерзкая гадость держалась намертво!

— Больно! — вопил муж и бил губку .

Тенго упёрлась

лапами, вцепилась когтями и рванула как следует. Губка отпала от Нико и теперь бешено крутилась в её лапах. У неё было грызло. Не обычный ворсистый язык, а самое настоящее зубатое круговое ГРЫЗЛО! И она была чудовищно злой! Из лапы Нико потекла кровь, он с ужасом посмотрел на круглую дыру на лодыжке и тихо простонал. Вдруг снова завопил как резанный — вторая губка вцепилась в хвост. Нико врезал лапой наотмашь — и та отвалилась с куском шерсти. В месте её страстного поцелуя теперь зияла круглая проплешина. Тенго оглянулась — мелкие чудовища сползались со всех сторон! Она пришла в ярость — пористые уродцы вздумали напасть на её драгоценного супруга?! Она зажмурилась и вздыбила шерсть. ТРЫСЬ!!! Белые блескавки ударили во все стороны подобно волне, не обычной звуковой, а огненной. Нико отшвырнуло в сторону, агрессивные хищницы разлетелись как щепки, обуглились и скорчились на полу, а те, что не успели приблизиться — бросились наутёк, обожженные.

— Так вам! — потрясая лапой, гневно закричала она вслед беглецам. — Будете знать, как лезть!!!

— Тенго, — позвал муж, вставая с пола.

Она обернулась и онемела. Нико растерянно смотрел вниз. По шерсти на его ногах сбегали струйки жидкости. От удара блескавки или от падения лопнули яйца. «Слишком рано!» — холодея, подумала Тенго. А потом муж схватился за живот и снова закричал.

Глава 23. Охотник

— Зальёт нас, Петрович, — с тоской сказал дядя Коля. — Так и эдак помрём. Не сожрут — так потонем.

— Как говорила моя цыганская бабка — унылых бог не любит, — ответил злой Шульга, которому буря перебила на корню все планы.

В ответ дядя Коля цинично ощерился вставными зубами того оттенка, который бывает у немолодого человека, имеющего привычку заваривать чай непосредственно в кружке и отцеживать зубами в процессе питья.

Они сидели в старом браконьерском схроне внутри пустой секвойи. Алексей давным-давно нашёл это дерево, ещё в те времена, когда у него не было команды, кума-ручейника и возможности забашлять за легальный промысел, чтоб чуток расширить его, нелегально, после. Он дважды пересиживал здесь грозу, второй раз — вместе с лесной ксенокозой, невесть как вскарабкавшейся по стволу и в безысходности оставшейся тет-а-тет с двуногим хищником. У Шульги с собой были сухие хлебцы, от скуки он скормил ей половину. Так и переждали, и мирно разошлись после, ведь в тот раз река не разлилась.

Теперь в пустом нутре векового гиганта разместилась вся их снаряга и трое взрослых мужчин — он сам и два широких вохровца. Невзирая на полость, дерево было живым и могучим, оно пережило не одну такую бурю и переживёт ещё немало. После грозы в козьей компании Алексей спрятал в секвойе заначку, втиснул в трещину пластиковый пакет — там ждала, есть не просила, винтовка в промасленной тряпке, коробка патронов, сдутая лодка с насосом и складные вёсла. Спрятал так ловко, что не сразу и нашёл, думал — забрал кто-то из его же ушлых парней, но всё-таки обшаривал гигантское дупло, поливая бранью дождь и спутников, с которыми дело движется, как хуй по стекловате, но вдруг отыскал и попустился. С винтовкой, хоть на внештатного сотрудничка пули и не действовали, он сразу почувствовал себя лучше, ведь в лесу хватало зубов и когтей кроме Макса. Взять хотя бы тех же мозгоедов. Конечно, заповедник с фермой далеко, но в болоте жила другая стая, его могло размыть водой и растащить зверей по лесу. Он стал представлять, что к секвойе подплыли мозгоеды и вдруг полезли скопом в дупло — и передёрнулся.

Снаружи хлестал ливень и рокотал гром. Очень скоро журчащие по выпуклым лесным венам-корням потоки воды раздобрели, вздыбились и понеслись, сметая всё на своём пути, вымывая зверьё из нор, круша и выворачивая с корнем подлесок. Вохровец Тарас сидел у залепленного клеёнкой выхода и периодически отодвигал её край, чтоб проверить, как высоко поднялась вода, не зальёт ли убежище.

Буря и разлив реки спутали Алексею все его планы касательно поимки вурдалака — наводнение с раскисшей почвой в них не предусматривалось. Ещё его тревожила потеря царь-приблуды. Шульга рассчитывал, что Саныч вернётся, едва поймёт, что приблуда не пашет,

либо сдохнет через двести метров, и они приблуду подберут, но этого не случилось. Теперь всё пропало в буре, шансы Саныча добраться до карьера или хоть до скал, чтоб залезть повыше, были равны нулю. Дурной пизды ребёнок сгинул в лесу навеки. Хорошо хоть вояки успели прислать дрон со снарягой и жрачем. Шульга развернул белково-энергетический батончик и со злостью впился в него зубами.

Когда буря стихла и они выбрались наружу, оказалось, что воды по пояс, а в лодке имеется царапина с дырой. Откуда она взялась — Шульга не помнил, хоть убейте, он и юзал лодку самую малость. Кажется, ту и впрямь брал кто-то из охотников, а починкой заморачиваться не стал. Пока заклеили, высушили и загрузились — уже и солнце высоко взошло. За вёсла сел Тарас, дядя Коля умостился на носу с длинной палкой в качестве багра, Шульга с винтовкой на корме устроился, и поплыли с богом.

Лес изменился. Деревья стояли, осаждённые мутной водой. Могучие колонны стволов по-прежнему подпирали небо, где-то в вышине их переплетённые руки скупо пропускали солнце. Хвойные лианы стлались по влажной коре, водопадами струились с нижних сучьев, оборванные и мёртвые, плавали в воде вместе с мёртвыми птицами. Многие деревья вывернуло с корнем, они упали и собственным весом обрушили другие. В прогалины сочился свет, дробясь и преломляясь крохотными искорками в миллиардах капель. Вода уже нагрелась и парила в этих редких солнечных пятнах, словно суп в огромной кастрюле томился на медленном огне. Воздух был мокрым, едва пригодным для дыхания, и красный от натуги Тарас на вёслах то и дело застревал. Двигались медленно, мешал валежник. Подлесок был сломан, перемолот, уничтожен. Путь то и дело загораживали кучи мусора и упавшие огромные кроны. Встречались и трупы животных, вокруг них уже кипели мухи — торопились жить.

Лодку тряхнуло — напоролись на бревно.

— Глаза пиздой обшиты?! — рявкнул Шульга дяде Коле. — Сейчас лодка сдуется, поплывём пешком!

— Я стараюсь! — огрызнулся старый вохровец, отпихивая с дороги плавучую преграду.

— Через два хуя вприсядку! — фыркнул Алексей.

— Начальничек, мы двое работаем, а ты сидишь, — негодующе продолжил дядя Коля и с силой толкнул импровизированным багром в очередное бревно, заступавшее путь.

Бревно взметнулось в воздух с плеском, в прыжке распяливая огромную светло-розовую пасть, полную острейших, кривых и частых зубов. Оно всё тянулось в высоту, на глазах обрастая подробностями — короткими перепончатыми лапами, бугристой спиной, могучим, покрытым отростками хвостом реликтового крокодила. От неожиданности дядя Коля прянул в сторону, нелепо махнул руками и свалился за борт. Алексей вскинул винтовку и нажал спусковой крючок. Грохнул выстрел. Дейнозуб утробно рявкнул — пуля попала по назначению, но огромное стремительное тело обрушилось на лодку, пасть сомкнулась на плече Тараса, не успевшего прикрыться веслом, и ящер рванул его в воду. Шульга почувствовал, что падает, но успел ещё раз выстрелить в гигантскую голову, целясь в покрытый пластинами висок, а затем уже упал вместе с перевёрнутой лодкой и на какое-то время оглох и ослеп — нырнул с головой. Ударился затылком о ствол, вцепился в выпуклый корень, упёрся ногами и вскочил, взметая брызги.

Он дослал патрон в патронник, но стрелять не стал — дейнозуб, размером с три их лодки, простирался между секвойями и качался на воде грязно-жёлтым пузом кверху, задние лапы чуть подёргивались, по хвосту пробегали конвульсии. Был он метров трёх длиной — молодой, парни били и пятиметрового. Достал, походу, первой пулей. Что-то шевельнулось рядом с ящером, и палец Шульги дрогнул на спусковом крючке. На поверхность, щедро окрашивая бурую воду в багровый цвет, всплыла нижняя половина Тараса — жопа с ногами в ботинках. Штаны на нём лопнули и сползли до колен, словно перед половым актом. На чуть обвислой левой ягодице виднелась татуировка: сердечко с надписью «Анна». Передняя его часть торчала у дейнозуба из пасти, сжавшейся в последней судороге и перехватившей Тараса пополам.

Справа забулькало и Шульга снова чуть не выстрелил — нервы стали ни к чёрту, но это оказался трясущийся, мертвенно бледный дядя Коля, подбиравшийся к нему.

— Ну хоть не пидор, — кивая на татуировку, сказал ему Шульга и потёр затылок — там образовалась шишка, хорошо приложился, хоть бы сотрясения не было, не хватало свалиться. — Эх, какие сапоги пропадают, — показывая на ящера, добавил он. — А также сумочка жене.

Дядя Коля ничего не ответил, зуб на зуб у него не попадал.

— Чего встал?! — рявкнул Шульга и отвесил тому лёгкую, звонкую пощёчину. — Лодку переворачивай, собирай снарягу!