Дневник метаморфа
Шрифт:
— Что это за строение?! — я продолжал паниковать.
— Это не стро-е-ние, — сказала Тенго. — Присмотрись… На что похоже?
— На купол церкви, — ответил я.
— А ещё?
Я стал придирчиво разглядывать купол, он и в самом деле что-то напоминал… Ёжик без ножек! Оно походило на крепко закрытые створки чудовищно огромного цефалота, подобного нашему временному дому. Только, почему-то, белого.
— Это гигантская кувшинка в скалу вросла целиком? — догадался я. — И окаменела!
— Это не обычная кувшинка, а Первоприют, — сказала Тенго еле слышно. — К нему давно утерян путь. Я и не думала, что увижу его своими глазами! О нём даже сны не показывают, даже самые древние
Тайны — моя страсть, моё лакомство, моя слабость, вода, ксилород и новогодняя гирлянда всего моего существа.
— Что такое Первоприют? — с жадностью спросил я.
— Когда-то давно, — начала она, — так давно, что не помнят и самые старые рыбы, с неба упало недоношенное яичко Первомужа, и случился грохот и дрожь земли, и скрылось солнце на много дней и ночей, и ко всему живому пришла смерть. Но здесь было древнее море, на берегу которого жила древняя кувшинка, и первые дакнусы спрятались в ней. Кувшинка приютила беглецов и с ними ушла на дно. Их дети вылупились в ней, и дети их детей, и внуки их внуков, всё там же, глубоко на дне, и научились правильно жить. Так наверх и не вернулись — зачем? А когда море высохло, дакнусы ушли вслед за водой — случился Большой исход. Они несли своих детей и деток кувшинки, и много дакнусов погибло от зверей и опасностей, но впереди шли мудрые Старейшины древности, могучие шаманы и умельцы-искрители, тогда много искрителей было, и всех спасали. Дакнусы разделились на общины и поселились в глубоких озёрах и морях, рассадили свои кувшинки, а Первоприют занесло илом, он вжался в скалы и уснул навеки, сам скалою стал.
Сказать, что я рот открыл — ничего не сказать. Кажется, мир моей милой претерпел падения метеорита! Что, в принципе, немудрено. Чем иным объяснить такие залежи янтаря? Ведь, чтобы он образовался, нужна катастрофа, сломавшая гектары леса.
— Нико, я так хочу посмотреть! — воскликнула Тенго, и по мордочке скатилась слеза. — Но я тебя ни за что не брошу одного. Прошу, пошли посмотрим вместе, как жил мой народ поначалу? Мы больше никогда не сможем это увидеть своими глазами и лично узнать! А вдруг старейшины забыли что-то или перепутали?!
В этом она однозначно была права — такого музея не встретишь нигде.
И я, не раздумывая, согласился, закинул рюкзак на плечи и мы покинули цефалота, к счастью или нет — пришвартовавшегося у самого бока своего гигантского каменного собрата, я и лап не намочил, просто перебрался с живого, мягкого лепестка на каменный, сухой и твёрдый.
***
Он был весь бугристый, обросший окаменелыми также ракушками и скелетами кораллов. Идти по Первоприюту оказалось легко, даже муж справлялся, но залезть вовнутрь не представлялось возможным. Тенго споро пробежалась по куполу и постучала лапкой. Кувшинка спала вечным сном, не слышала и, разумеется, не открылась. Тенго зажмурилась и послала волну. На долгое время пути разлилась вода, в ней, наконец то, появилась рыба, плавали даже и ящеры. Рыба — это хорошо, ящеры — плохо. Она ощупывала крышу приюта шаг за шагом, пока, наконец, не нашла искомое — щербину в лепестке. Тенго радостно потёрла лапки, словно чистила от шелухи рыбёшки.
Она на четвереньках, вприпрыжку помчалась к трещине, довольно большой, чтоб протиснуться. Сердце колотилось как бешеное, а глаза все время были на мокром месте. Ух, как она вернётся, да как расскажет! Вся община обзавидуется. Тенго споро сунулась вовнутрь и, цепляясь всеми когтями сразу за многолетние выпуклые наросты, начала спускаться. СТУ-ПЕНЬ-КИ — слово взялось
— Да это целый дворец! — воскликнул драгоценный супруг и господин Нико, едва спустившись. — Она что, с этажами?!
— У них была одна кувшинка на всю общину, — с благоговением произнесла Тенго. — А не колония маленьких, как у нас теперь. Все дакнусы жили здесь. Кто-то из моих пра-пра-прадедов тут родился…
Комнаты разрослись во все стороны, по бокам от большого пустого нутра и вверх. Когда-то здесь кипела жизнь, но теперь лишь одинокие губки ползали по стенам там и сям в поисках капель влаги. Странные, непривычные губки с широкими порами, ярко-жёлтые. Должно быть голодали, замкнутые в мертвом Приюте, чем питались — неизвестно, но ведь не сдохли?!
— Похоже на соты, — сказал муж.
Нико ахал, разглядывая огромное ячеистое пространство, и сразу давал всему имена:
— Это коридоры, — показывая пальцем, говорил он. — А сверху этажи. А это — холл.
— Нет, зал совета, — поправила Тенго. — Идём туда! Посидим, будто мы почтенные старейшины!!!
Они приблизились к иссохшему, окаменевшему сосалу Первоприюта, такому огромному, что Тенго дар речи потеряла. Туда и ящера сбросить можно было! Вокруг него бугрилось пару десятков шишек, каждая — с выемкой, протёртой сотнями почтеннейших задниц.
— Вот эта шишка — шамана! И эта тоже!!! — замирая от счастья, поясняла она, тыкая пальцем. — Гляди, вон шипы, по бокам хвоста. Хвостом шаманы тоже слушают Хранителей, не только головой. А эти — почётных яйценосцев! У них жопы всегда широкие. Эти, маленькие — голосистых самок. А вот эти не знаю чьи, — вдруг задумалась она, — У нас в совете такие шишки не растут, странные какие, все в пупырышку… Надо же такое…
— Мы должны почтить это место! — сказал муж.
Тенго радовалась, глядя на него, как и тому, что пришла в Приют уже замужней. Её древнему народу есть чем гордиться! Сейчас муж сам увидит. Нико присел на краю древнего сосала, такой маленький и беззащитный, встопорщил хвост и выбросил комочек экскремента, он глухо шлёпнулся далеко внизу. Вдруг сосало вздрогнуло — Нико едва не свалился. На нём слабо мигнули огоньки, и оно самую капельку порозовело, словно приветствуя дакнуса. Едва заметно, но тем не менее!
— Он живой, Первоприют живой! — в восторге запрыгала Тенго. — Он просто спит!!!
— Тысячелетний анабиоз, — кивнул муж. — Вода вернулась, цефалот напился. Разлейся тут новое море — и он постепенно очнётся, здоровёхонек! Рыбкой подхарчится. А люминесценция слабая, — добавил он.
Словно в ответ на его слова огоньки потянулись цепочкой от задних лап Нико — и до шишки со здоровенной выемкой. Древняя кувшинка узнала яйценосца и показала мужу место в совете!
— Гляди! — закричала Тенго вне себя от радости. — Первоприют тебя определил в почётные яйценосцы! Я так люблю тебя, ты лучший!!!
Она подбежала к сосалу, поприветствовала кувшинку, и вся история повторилась, только теперь огоньки потянулись к непонятной шишке в пупырышках. Удивительное дело! Раздумывая, что бы это значило, Тенго уселась на неё, и шерсть встала дыбом по всему её телу. Она сразу поняла, чья это шишка, и застыла, боясь пошевельнуться.
— Что? — спросил с тревогой Нико, глядя на её растерянную морду.
Тенго могла не верить своему уму, но верила знакомому чувству покалывания, а также тому, как её определил Первоприют.