Дневник загорающей
Шрифт:
Мейсон вошел в контору и подождал, пока мужчина не поднимет голову от листа бумаги.
– Мистер Баллард?
– Да.
– Меня зовут Перри Мейсон.
– Адвокат?
– Да.
– Много о вас слышал. Рад познакомиться лично. Что привело вас сюда?
– Я бы хотел уточнить некоторые аспекты одного дела, о котором вам, возможно, очень неприятно вспоминать.
– Вы имеете в виду кражу в Коммерческом банке?
– Да.
– Меня это не смущает – по крайней мере, теперь. Они, конечно, меня сразу же выгнали, но, в конечном итоге, эта неприятность неожиданно обернулась благом. Только я не могу понять, почему это вас интересует?
– У адвоката много разных интересов.
– Да, наверное.
– Я могу задать вам пару вопросов об этом деле?
– Зачем?
– Получение определенной информации может сыграть важную роль для одного из моих клиентов.
– В таком случае мне надо знать, кто ваш клиент.
– Вы же понимаете, что я не могу открыть его имя. Расскажите, пожалуйста, о той ставке, которую вы сделали. Вы часто играете на скачках?
– Что вы имеете в виду под словом «часто»?
– То есть тот случай был каким-то особенным?
– Еще бы! Мне подсказали, на какую лошадь ставить, и я выгреб все, что у меня было в бумажнике.
– Лошадь выиграла забег?
– Да. Выигрыш составил двадцать два доллара семьдесят пять центов на каждые два доллара. А я сотню поставил!
– Неплохо, – заметил адвокат.
– Я выиграл на скачках, но потерял работу, – ответил Баллард. – В какой-то момент я думал, что мне пришел конец, но выплыл. Теперь все в порядке. Если бы я остался в банке, то так бы и работал инспектором с мизерным жалованьем.
– Мы можем поговорить о том, что произошло в тот день? – спросил Мейсон.
– Зачем?
– Хочу, чтобы у меня в голове сложилось представление о происшедшем.
– Да ничего особенного, в общем-то, и не было. Пролистайте старые газеты – вот и весь рассказ. Или почти весь рассказ.
Мейсон показал пальцем из окна на свою машину.
– Я попросил ее заправить. Вы торопитесь?
– Нет, – ответил Баллард, оценивающим взглядом осматривая Мейсона. Наконец, он отложил в сторону лист, на котором записывал цифры.
Баллард встал со стула и Мейсон увидел, что у него короткие ноги, но широкие плечи и большая голова. На вид ему быдло лет пятьдесят пять. Серые глаза прямо смотрели на собеседника из-под густых бровей, короткие волосы уже поседели. По Балларду сразу же становилось понятно, что он работает с цифрами и признает только правильный или неправильный результат, для него не существует слова «приблизительно», есть только один точный ответ.
Мейсон опустил глаза на письменный стол, где лежало несколько ведомостей и листов бумаги. Он обратил внимание, что каждая циферка выведена с каллиграфической четкостью.
– Я как раз собирался закрываться, – сообщил Баллард. – Я стараюсь каждый вечер забрать наличку до десяти. Оставляю только мелочь, чтобы было чем давать сдачу клиентам. Обычно бензоколонки обворовывают где-то около полуночи. Я этим артистам ничего не оставляю. С тех пор, как слухи об этом распространились по округе, они даже и не пытаются ко мне заглядывать.
– Понятно. Расскажете мне о краже в банке?
– Вначале мне надо знать, зачем вам эта информация.
– Хочу выяснить, кто же на самом деле был виновен.
– Вы не думаете, что Дюваль провернул то дельце?
– Так решили власти.
– Но вы с ними не согласились?
– Пока мне не на чем строить выводы. Пытаюсь не формулировать окончательное мнение.
– Понятно.
– Возможно, если вы не хотите говорить о деньгах, мы могли бы поговорить о Дювале. Что он за человек?
– Вопрос века.
– А ответ?
– Ответа нет.
– Почему?
– Его невозможно классифицировать. На него трудно навесить этикетку.
– А если попытаться?
– Спокойный, жизнерадостный. У него было много друзей и он обожал свою дочь. Жена умерла, когда девочке было десять лет и Колтон Дюваль решил пожертвовать всем ради воспитания дочери. Он был ей и отцом, и матерью. Я считаю, что подобное практически невозможно.
– Результат получился плачевный? – спросил Мейсон.
– Все зависит от того, что вы имеете в виду под словом «плачевный». У Дюваля были свои идеи. Он утверждал, что люди не могут чувствовать себя свободно, пока не породнятся с природой. Он считал, что каноны традиционного поведения, вежливости и этикета – проявление лицемерия.
– Почему?
– Он заявлял, что люди должны быть полностью естественными, а их поведение отражать их личность вместо того, чтобы подделываться под какой-то общепринятый устой или правило.
– Немного чокнутый?
– Нет. Он умел внушать доверие. Ты сразу же начинал его слушать, а потом кивать головой вместо того, чтобы прямо заявить, что нельзя так воспитывать дочь.
– Дочь его любила?
– Обожала.
– А что с деньгами? Их прихватил Дюваль?
– Не вижу, как бы он мог это сделать. Если уж быть полностью честным, я не представляю, как вообще кто-либо мог их свистнуть.
– Объясните почему?
– Множество факторов, всяческие проверки и предосторожности. Это было невозможно.
– Но, тем не менее, случилось.
– Как они утверждают.
– Дюваль не мог украсть деньги?
– Никто не мог. Это подобно тому, как наблюдаешь за иллюзионистом на сцене. Он делает то, что, по всей вероятности, не может происходить, но ты все равно сидишь и смотришь, как происходит именно это.
– Если вы расскажете мне, что же все-таки случилось, я, не исключено, предложу вам решение проблемы, – сказал Мейсон.