Дневники 1932-1947 гг
Шрифт:
— А у меня, знаешь, какое чувство! Вот если бы было так, ну, одним словом, как у Хемингуэя в его книге „Прощай оружие“ — помнишь? — вот если бы так случилось с тобой, так я все равно, ну словом, мое чувство все равно осталось бы прежним. А у тебя?
Да! В свое время Информбюро сообщило, что наша подлодка на севере торпедировала германский линкор „Тирпиц“. Потом среди подводников было много разговоров о том, что это липа. Немцы опровергали. Я спросил Рогова: „Где же истина?“
— Торпедировали, бесспорно. Это подтвердила потом агентурная разведка и известно, что он полтора месяца ремонтировался в доках (сейчас, конечно, уже давно починен) Но вот, что интересно. Командир лодки и команда утверждают, что выпустили две торпеды и слышали два взрыва. А заплата и все сведения говорят об одном попадании. И сейчас выясняется, что вторую торпеду принял на себя линкор их охраны, подставивший свой борт. Сейчас проверяем.
7 марта.
Вчера, выходя из Кремлевки, встретил Костикова. В генеральской форме, я его сразу даже не узнал. Я искал машину. Он предложил подвезти. Я сказал, что будет шофер ждать.
— А машин у Вас много?
— Нет.
— (смеется) Я бы Вам дал. Но могу только вместе с „Катюшей“. Других нет.
Я напомнил ему об обещании показать нам полигон в действии.
— Обязательно. Позвоните мне числа 15-го. Поедем. Там увидите новое хозяйство и старое. Полный фейерверк. Собирался я все заехать к вам с летчиком-испытателем стратоплана. Да он еще не приехал. Летал опять несколько раз. Молодец! А его помощник разбился — на „Кобре“.
— Это даже обидная смерть.
Сегодня был у меня любопытнейший старче. 53 года, высок, здоров, крепок. Бывший партизан, гренадер, с 1920 г. в партии. Директор живсовхоза в Моршанске. Вырастил 4 своих, 4 приемных сына, 7 дочерей. Все сыны — воюют, живы. Сам едет восстанавливать птицесовоз в Ейске. Недавно внес 11 000 рублей на танк. Ввели в семью трехлетнего сироту. „Напишите обо всем, чтобы сыны еще лучше дрались“.
12 марта.
Один день. Хочу подробно записать все, что случилось за этот день и как он прошел.
Номер кончили сравнительно рано, около 6:30. Пришел домой, поговорил с Дмитрием. Лег, почитал „Прощай оружие“ Хемингуэя. Любопытно читать его во время войны — как все острее и ближе. Очень много общего, не в событиях, а в звучании что ли. На днях прочел его „Фиесту“ и „Возвращение“ Ремарка — те же ощущения.
Уснул в 8:30 утра. Встал в 5 часов вечера. Позавтракал дома, чайная колбаса, хлеб, чай. (Колбасу купил в паек с кремлевской базы. Съел сантиметра три). Зашел в парикмахерскую, побрился. Мыло какое-то новое жидкое, с эссенцией для запаха, быстро сохнет и стягивает кожу. Одеколон. Все вместе — 4р50 коп.
В 7 был у себя в кабинете. Занялся подправкой номера. Позвонил Верховцев: не написал ли я передовую? (о мастерстве командиров). Нет, некогда было.
Зашел Дунаевский. Он вчера прилетел с Юго-Западного фронта. Его сняли с военкоров. Внешне держится молодцом.
— Жаль, мы так хорошо сработались с Рудневым.
Верно, они давали в последнее время хорошие вещи, мы печатали их уже за подписью одного Руднева. Дунаевский отпустил усы. Это теперь мода, усы носит и Полевой. Много их и в армии (особые — у гвардейцев).
Позже пришел Лидов. Как всегда подтянутый, молодой, стройный. Он прилетел вместе с Дунаевским с ЮЗФ. Те части, которые вырвались вперед (в Красноармейское, Павлоград, Красноград и др.) не вернулись, отрезаны, разбиты.
Вчера вечером я был в „Известиях“, видел там Бачелиса и Когана. Бачелис был с танковым корпусом в Красноармейском. Впервые попал на фронт (ехал в штатском даже) и сразу влип в горячее дело. Но держался, говорит Лидов, молодцом. Ему с немногими удалось вырваться. Ранен осколком в кисть правой руки. Благополучно, писать будет. Носит на перевязи.
— Бьет по карману.
— А ты подтяни выше.
— Не то, писать не могу.
— Диктуй!
— Не умею…
Коган (быв. корреспондент „Советской Украины“, ныне военкор „Известий“, я с ним был на ЮЗФ и он, когда отступали из Калача, тащил мою „Эмку“ на буксире своей полуторки) говорит, что некоторые наши танки вырвались даже за Днепр. И кавалеристы, и еще кое кто.
— Похоже ли на наш драп в прошлом году?
— Нет. Организованный выход. И — самое главное — штаб все время знал, что делается. Сейчас все время подходя свежие части. Но в бой не вступают, занимают оборону. Будет очень плохо, если он возьмет Харьков.
— Да, будет очень плохо.
Лидов в эту поездку работал очень плохо. Почти ничего не давал, а то, что давал — либо плохо, либо политически неверно. Сейчас этим обескуражен. Меня только выслушивал, не оправдывался.
Зашел Вадим Кожевников. Собирается ехать под Вязьму. Рассказывает о темах очерков, советуется. Хочет написать о лесном бое (небольшой группы), о минной панике (вот возникло и новое слово, раньше появлялись, по ходу войны, слова „танкобоязнь“, „самолетобоязнь“). Рассказал: сидел в госпитале у какого-то врача, лежала собака, хорошая, ласковая. Послышался шум машины. Пес зарычал и к двери. Его схватили за ошейник.
— В чем дело?
— Она противотанковая. Вот удерживаем пока силой. Но все равно погибнет. Она — самоубийца.
Зашел Давид (брат). Поговорили в работе его. Сейчас он в своей спецгруппе занят расчетом перевода орудий на электромотор (повороты, поднятие ствола и т. д.)Кроме того, он расшифровывает немецкий оптический прицел к орудию. Вот только визирной головки у прицела нет. И на всех трофейных орудиях отсутствует. Один из инженеров помнит, что за месяц до войны в фотовитрине на Никольской он видел пушку с таким прицелом и головкой. Нельзя ли достать этот снимок? На Никольской — это, видимо, Союзфото. Я позвонил директору оного Серебренникову.
— Пусть зайдет. Поищем. Не ручаюсь. Вязьму даешь?
— Если сообщат — раз, если привезут снимки — два.
Ага, значит взяли, наконец. И действительно, в 10:30 вечера по радио сообщили „последний час“.
Около 11 вечера приехал на машине Миша Калашников. Оттуда. Был в Вязьме. Город разбит и сожжен в дым. Он встретил там Брагина: тот говорит, что Вязьма разрушена больше, чем Сталинград. Все дороги минированы, мосты взорваны. На пути от Гжатска до Вязьмы Калашников насчитал 14 взорванных мостов. Надо объезжать. На объездах — мины. „Кое-кто подорвался“. Бои, по его словам, были перед Вязьмой, а арьергардами. В общем, уходят, гады, быстро. Около станции в Вязьме есть свалка изломанных автомашин. Оставили там плакат на русском языке: „Совинформбюро. Вот ваши трофеи“. Вот стервецы!