Дневники Клеопатры. Книга 2. Царица поверженная
Шрифт:
— О Афина! — воскликнул Антоний в притворном удивлении. — Щиты исчезли!
Он высунулся из дверного проема и позвал меня.
— Иди сюда, скорее! Кто-то украл знаменитую коллекцию Тития. Но ты… — Антоний повернулся к домоправителю. — Как ты это допустил? Когда хозяин вернется, он голову с тебя снимет.
Я вошла в пустую комнату, где звуки эхом отдавались от голых стен.
— Ох, бедный Титий!
Мне не очень хотелось участвовать в игре — Антоний дурачился в ситуации, когда другие бы плакали, — но
— Какая жалость! Вот уж горе, горе! А ты спал, вместо того чтобы беречь хозяйское добро?
Из стен торчали колышки, где еще недавно висели щиты. Титий повсюду возил коллекцию с собой, считая, что она приносит ему удачу.
— Я… не… да… — растерянно бормотал несчастный домоправитель.
— Ладно, приятель, хватит притворяться, — промолвил Антоний доверительным тоном. — Тебе нет нужды его защищать. Мы знаем, что он уехал, и знаем куда. Нам нужно лишь выяснить, когда он это сделал. И почему.
— Нынешней ночью. А почему — откуда мне знать? Клянусь, ничего не ведаю.
— Он не оставил писем?
— Нет, господин, ничего такого. Клянусь всеми богами!
«Ох уж это новое поколение. Что за манеры?» — подумала я и чуть не рассмеялась.
А вслух спросила:
— Он все с собой увез?
— Все, что смог упаковать.
Мы покинули комнату, спустились в атриум, и тут я неожиданно заявила:
— Раз уж меня сюда занесло, надо все-таки взглянуть на эти хваленые мозаики.
По пути к трапезной мне попался оставленный хозяином бюст Октавиана.
— Надо же, посмотри! Он забыл своего Октавиана!
Признаюсь, увидев так близко лицо своего врага, я несколько растерялась, но и заинтересовалась. Ведь я видела его в последний раз, когда ему было всего восемнадцать лет. С тех пор он, наверное, возмужал, но главное заключалось не в этом: официальный портрет изображал государственного деятеля таким, каким он желал себя показать, а это немало могло о нем сказать. Я приблизилась и присмотрелась внимательно.
Да, он изменился, но облик остался узнаваемым: он тощий, шея длинная, волосы взлохмачены. (Интересно, почему ему нравится, чтобы его изображали в столь неряшливом виде?) В посадке головы угадывались высокомерие и настойчивость, брови слегка насуплены. В целом портрет казался весьма жизнеподобным, и мне оставалось лишь подивиться смелости и честности художника, а заодно и решимости самого Октавиана, позволившего распространять столь нелицеприятное изображение во множестве копий.
Казалось, сам камень излучал недобрую энергию.
— Почему же Титий не захотел забрать это с собой? — спросила я.
— Побоялся, как бы мрамор не раскололся, — пояснил слуга. — Тут между ушами есть трещина. Взгляни.
И впрямь, под низко посаженными ушами виднелась тонкая, как волосок, трещинка.
— Какой стыд, — сказала я. — Как можно оставить беднягу здесь, в одиночестве? Мы должны усыновить его.
Я повернулась к Антонию.
— Слушай, ты не находишь, что нам недостает бюста Октавиана? Давай возьмем его домой. Конечно, тогда нам придется позаботиться о том, как бы он не треснул, но надеюсь, Аполлон защитит его. На худой конец, он станет трофеем, захваченным у Планка и Тития. Ну как, берем?
— Как тебе угодно, — ответил Антоний. — Только где поставим? Есть ли у нас подходящее место?
Я подумала, что лучшим местом для бюста будет кабинет, где Антоний обдумывает военные планы. При этом полезно иметь перед глазами зримое напоминание о противнике.
Ночью, когда все звуки в доме стихли, а прислуга закончила свои дела и удалилась, у нас состоялся серьезный разговор насчет дезертирства. Антоний осунулся, помрачнел и, пожалуй, впервые выглядел на свои пятьдесят. Он заставлял себя изучать рапорты молодых командиров, поскольку ситуация вынуждала производить новые назначения. Не то чтобы это занятие отвлекало от мрачных мыслей, но деваться было некуда.
Просматривая документы, он помянул неких «многообещающих» Дентата и Муциана, после чего со вздохом признал, что без Планка и Тития придется трудновато. Хотя, как он выразился, «незаменимых командиров нет, не считая Цезаря».
Я указала, что Агриппа — не Цезарь, но для Октавиана он незаменим и может считаться подлинным наследником Цезаря — вторым, конечно, после самого Антония. А потом, поскольку от этого вопроса все равно не уйти, спросила: почему, по его мнению, дезертировали Планк с Титием и чем это обернется для нас?
На лице Антония отразилась внутренняя борьба. Говорить ему явно не хотелось, но я знала, что он ответит честно. Ложь не была свойственна его натуре: как и Цезарь, Антоний не боялся правды.
— Вообще-то, — ответил он после долгого молчания, — Планк всегда и во всем предпочитал мир и компромисс. Он верно, хоть и без особой славы, служил Цезарю в Галлии, потом голосовал в сенате за амнистию убийцам, а позже, разочаровавшись в Цицероне, присоединился ко мне. Думаю, что и в конфликте с Октавианом, оставаясь на нашей стороне, он не проявил бы особого рвения.
— А ты полагаешь, Октавиан потребует от него меньше?
— Возможно, Планку так кажется. Но есть еще одно: я поймал его на сомнительных денежных операциях, а попросту говоря, на воровстве. Я собирался отнять у него право использования моей печати и заключения сделок от моего имени. И он понимал, что к этому идет.
Вот оно что! Планк был пойман за руку и решил отомстить таким образом. Но примет ли его Октавиан, который (к его чести, должна признать) хоть и поощряет вероломство, но самих предателей не любит? Порой он даже казнил их, получив нужную информацию.