Дневники Клеопатры. Книга 2. Царица поверженная
Шрифт:
— А этот Октавианов бюст — может быть, Планк всегда ему симпатизировал?
— Кто знает? Само это ни о чем не говорит. Октавиан наводнил такими бюстами полмира: их предписано устанавливать вместе с бюстами Цезаря во всех храмах, посвященных Риму, а таких храмов очень много.
— А Титий?
Антоний вздохнул.
— Не могу не признать, он талантлив. Хотя немного приспособленец и льстец…
Я припомнила, как он целовал мою руку, как смотрел мне в глаза. А я тоже хороша — расщедрилась и назвала в его честь целый город. Титиополис, а? Ну ничего, как дала название, так и отменю его. Да еще Планк —
«Немного льстец»!
— Антоний, сколько людей поддерживает нас по политическим соображениям, а сколько — в силу личной верности?
Кажется, на тех, кто преследует политические цели, полагаться нельзя. Почему они с нами — по убеждению или из-за того, что не поделили что-то с Октавианом?
— Любовь моя, они руководствуются собственными, скрытыми от нас соображениями. Читать чужие мысли опасно. Будем надеяться, что лучшие стороны их природы возобладают. Он притянул меня к себе. — Недоверие разрушает человеческую душу.
Наверное, в каком-то смысле он был прав, но для меня это звучало чересчур возвышенно.
Примерно через два месяца после того, как Октавия получила официальное уведомление о разводе и (со стенаниями, как говорили) покинула дом Антония, его старший сын Антилл прибыл в Афины. Коварный Октавиан давно побуждал свою сестру считать себя разведенной и оставить супруга, чтобы привлечь всеобщее внимание к тому, что она фактически брошена; но когда развод наконец состоялся, он постарался извлечь из него максимум пользы. Например, переезд Октавии из дома бывшего мужа в усадьбу брата происходил посреди дня, у всех на виду: бывшая жена Антония уходила оттуда в сопровождении целого выводка детей, таким образом изгнанных из отцовского дома.
Все могли увидеть, что эта несправедливо обиженная женщина — прекрасная мать и для своих детей, и для приемных. Вместе с ней в дом Октавиана перебрались Марцелл десяти лет, две Марцеллы — восьми и шестнадцати лет, сын Антония Юлий, тоже десятилетний, и две Антонии, семилетняя и четырехлетняя. Только старший сын Антония Антилл, которому уже исполнилось тринадцать, предпочел отправиться к отцу. Октавиан отпустил его — видимо, мальчик уже слишком вырос, чтобы им манипулировать.
Мне было очень любопытно посмотреть на старшего сына и римского наследника Антония. Мой муж любил его и часто о нем заговаривал. Правда, они не виделись девять лет, и Антонию странно было теперь встречать долговязого, по-юношески нескладного отрока, почти юношу. В отличие от крепко сложенного отца Антилл оказался тощим, худосочным, с длинным узким лицом и слишком крупными зубами. Как могучему Антонию и неистовой Фульвии удалось произвести на свет столь слабосильное существо? Однако мальчик отличался добрым характером (явно унаследованным от отца, а не от матери), а на то, чтобы нарастить мышцы, времени ему еще хватит.
Поначалу он дичился отца, но тот нашел путь к его сердцу. Для самого Антония в напряженной атмосфере приближающейся войны общение с сыном стало настоящей отдушиной: рядом с ним он хотя бы ненадолго забывал о тревогах. Я радовалась за них, хотя, видя их вместе, не могла не тосковать по Цезариону, по Александру с Селеной, по Филадельфу. Дети переносят нас в свой мир, даже если мы трудимся над тем, чтобы передать им наш взрослый мир.
Именно от Антилла мы впервые услышали о неприглядных деяниях Планка и Тития в Риме. Произошло это в ходе невинного разговора. Расспрашивая меня о Египте и пирамидах, мальчик неожиданно спросил, так ли велика моя гробница, как гробницы фараонов.
— Моя гробница?
— Ну да, твоя гробница. Я слышал о ней в Риме, там все про нее толкуют. Что в ней особенного?
Я задумалась.
— Да вроде бы ничего. Она находится на дворцовой территории, рядом с храмом Исиды. Обычный мавзолей, разве что… — А может быть, он это имел в виду! — Разве что специальные двери, которые после закрытия открыть уже нельзя.
— Ну вот, недаром все говорят, что гробница особенная, раз мой отец захотел быть похороненным в ней, а не в Риме.
— Но откуда люди об этом узнали? — спросил Антоний, оторвавшись от просмотра донесений.
— Говорят, так написано в твоем завещании.
Мы переглянулись. Завещание находилось на хранении у весталок.
— Но откуда люди узнали, что написано в завещании? — спросил Антоний. — Ведь это тайна — пока я не умер, конечно.
Антилла больше интересовали оловянные солдатики: он расставлял их на скомканном одеяле, имитирующем гористое поле боя.
— Ну, они похитили его из храма Весты, — спокойно ответил он.
— Что? — Антоний привстал и пристально взглянул на сына. — Ты не шутишь? Не разыгрываешь меня? Завещание похитили из храма?
Антилл оторвался от солдатиков.
— Да. Дядя Октавиан приказал. Римляне, вернувшиеся отсюда, рассказали, что написано в завещании, и он захотел сам увидеть текст.
— Октавиан тебе не дядя, — буркнула я.
— А он хотел, чтобы я всегда называл его так, или сердился.
— Больше не называй его дядей, ваше родство не столь близкое.
— Тише! — Антоний посмотрел на меня хмуро. — Дядя, не дядя — не это сейчас главное. Важно другое: кто похитил завещание из храма.
— Дядя… то есть, я хотел сказать, Октавиан забрал его из храма. Ох и шуму было в Риме! Люди только и толковали, что о твоем желании быть похороненным в Египте. Было еще что-то, но я не запомнил, а вот про гробницу болтали все.
Планк и Титий. Они подписывали завещание как свидетели. Только они могли рассказать Октавиану о его содержании, а он воспользовался полученными сведениями по-своему. И ведь рискнул, не остановился даже перед кощунственным вторжением в храм Весты! Наглый ублюдок. Рискнул — и выиграл.
В ту ночь в нашей спальне, лежа рядом с Антонием, я тихонько сказала:
— Нам необходимо по-новому оценить положение. Планк с Титием изменили его не в нашу пользу. Что сейчас происходит в Риме?
— Похоже, они получили прощение Октавиана в обмен на приватную информацию, которой обладали в силу оказанного им незаслуженно высокого доверия, — ответил Антоний. — Но вряд ли дело ограничилось содержанием завещания: думаю, чтобы заручиться его расположением, они выкладывают ему все, что знают обо мне. А ведь они прослужили со мной десять лет. С одной стороны, это пятнает их в его глазах, с другой — делает источником интересных сведений.
— А насколько их разговорчивость опасна для нас? — поинтересовалась я.