Дневники Льва Толстого
Шрифт:
Человек «видит» Свет не физическим зрением и не разумом, а «по особому претворению всех чувств» (Палама) — новыми чувствами, что образуются, отверзаются у него действием благодати (168).
И без этого совершенно бессмысленными были бы бессонные ночи, питание хлебом и водой, вериги. Антропология это в первую очередь учение о запасах и перспективах, которые без нее человек в себе не знает. «Подвиг как органон» у Хоружего подразумевает образование новых органов чувства и мысли и подвижника. Вся аскеза направлена на то чтобы развернуть неведомые богатства души-тела, готовность органики к совершенству. Развертывается сложная мудрость человека. Могла бы она устроиться иначе как в свете предельных перспектив? Теперешняя
Аскеза духовная явно, научная — не говоря об этом, имеют целью спасение. Один из тезисов старца Силуана — против Бродского, у которого в Нобелевской речи спасение мира наверное невозможно, но одиночки пожалуй да — что подвиг имеет целью спасение в конечном счете всего живого. О старце Силуане известно в основном от его ученика, потом архимандрита православного монастыря в Эссексе, Софрония (Сахарова), которого цитирует Хоружий (Архим. Софроний (Сахароз). Видеть Бога как Он есть. Эссекс 1985; Иером. Софроний (Сахаров). Старец Силуан. М., 1991). Хоружий цитирует (47) свободного новогреческого богослова Христоса Яннараса, неопубликованную лекцию в Женеве 10.9.1991: «Спасение […] не юридическое оправдание поступков. Греческий термин очень значим. ??????? означает: я становлюсь ???, целостным, я достигаю полноты своего существования».
«Исполнение твари» (47) через аскезу начинается с установления перед ней, и это при трезвом знании всей ее неприступности и неуправляемости, самой высокой планки, предельной, для скачка. Если не будет поставлена предельная задача, не станет выхода к софии, настоящей икономии природы.
У Хоружего синоним аскезы подвиг. В правильном понимании аскет (подвижник), его дело настолько чисто, что он отстраняется, не делает ничего, оставляет делать благодати. О которой сказано, что она не отменяет, а очищает природу. Хорошее различие, важное, предлагает практик аскезы: «Наш только труд, а самое дело […] есть дар благодати» (у Хоружего, с. 131). Хоружий поясняет:
[…] некий труд совершается человеком, и вовсе не говорится, чтобы он был ненужным, лишним; а в то же время труд этот еще не есть дело! — Из указаний учителей выступает, в конечном счете, нечто довольно определенное, хотя глубоко иррациональное — или сверхрациональное. Ты что-то делаешь, а с тобой делается что-то, не отвечающее твоим намерениям, и ты в конце концов оказываешься в некоем расположении, достичь которого вовсе не ставил своею целью. И неожиданно обнаруживается, что это расположение нечто несет с собою. Обнаруживается присутствующим нечто, что не было принесено или создано тобой, и начинает нечто происходить уже помимо твоих усилий (131).
Не совсем помимо твоих усилий. Тут важно, что всё не так, чтобы сначала шел долгий труд, и в награду за него благодать. Благодать вообще не плата за труды. На каждом шагу аскезы благодать это то, что делается. Весь труд тратится на то, чтобы она делалась в чистоте без помех. Благодать это обожение.
Задав предельные параметры, мы настраиваем автомат природы на оптимум. Не потому что мы оптимисты, а потому что иначе не избежать конца, смерти. В свободном решении выбора оптимума, предельной задачи, с самого начала уже присутствует совершенство.
Нельзя считать поэтому, что из двух действующих начал одно выступает всегда предшествующим; но оба, и свободное усилие, и благодать, явно неустранимы (там же).
Проследим аргумент аскетики против толкования — он параллелен толстовскому и его проясняет. Это поможет уточнить место толкования. Прошлый раз, читая Ганса Зедльмайра, мы оправдали толкование как исполнительскую интерпретацию, или просто исполнение. Сегодня увидим еще одну нишу, где толкование имеет свои права, неожиданную и интересную — и как раз в середине среды, которая не принимает толкования в смысле информирующего перевода.
Чаще всего исихастский органон указывает […] что неучастное сознание, ограничивающее себя дистанцированным наблюдением, регистрацией и дескрипцией, отсечено от внутреннего содержания духовного процесса […] Но отмечаются и более тонкие эффекты […] [Архимандрит] Софроний пишет: «Не раз бывало в моей жизни по Богу, что как только я осознавал моим рассудком („шуйца“ моя) совершающееся со мной по Божьему снисхождению, так Свет покидал меня». В аспекте метода, органона, правомерно сопоставить этот эффект с эффектом (апорией) несовместимости квантового объекта и классического прибора в квантовой теории измерения: наблюдательный макроскопический прибор иноприроден регистрируемому микропроцессу, и акт наблюдения (измерения) оказывается внешним вмешательством, сказывающимся на ходе и на характере процесса (213 след.).
Толкование-осознание стало быть не только в другом измерении чем событие, оно не нейтрально, разрушает событие. Помните у Толстого о вреде толкования. И кажется мы можем уточнить теперь, в чем этот вред. Толкование в смысле вычитывания значений и смыслов — вспомним опыт мальчика с остановкой дыхания, в подростковом максимализме неуправляемость тела истолковывается как слабость, трусость и возможны радикальные меры противодействия телу. Толкования без значения и смысла не бывает; всякое значение и всякий смысл это структурирование метрики. Всякая структура метрики это программа для разумных существ. Отношения между метрикой социума и топикой природы (тела) взаимно уничтожающие: город вытесняет джунгли, лес разрушает город; подростковый максимализм садомазохистски теснит тело, тело берет реванш с годами и полный реванш в старости. Основатель аскетической традиции св. Антоний:
Есть люди, которые изнурили тело свое подвижничеством, и однако удалились от Бога, потому что не имели рассудительности [91] .
Толкование, как его понимает Толстой, или недолжная интерпретация по Зедльмайру, не участвует (Хоружий: причастна, но не участна) в событии — каком?
Аскетический опыт предстает как духовный процесс, в котором сознание и человек кардинально изменяются: изменяют себя силою благодати; и обнаруживается, что такой процесс требует особых, специально создаваемых — не столько «состояний», сколько структур, актов, режимов […] (219)
91
Достопамятные сказания о подвижничестве святых и блаженных отцев. М., 1846, с. 4. Цит. по: С. Хоружий. К феноменологии аскезы…, с. 219.
Трезвение, одно из традиционных названий аскезы, заставляет вспомнить о пьянстве. Опьянение это один из способов, какими тело освобождается от сознания, не уничтожая его. О том, что трезвение возможно только в крайнем опьянении, говорилось так много, что мне не хочется это уже упоминать. Обратите внимание, что сознание не соглашается с тем, что оно уходит, в опьянении: пока оно еще может говорить, оно продолжает говорить, что оно присутствует и вполне контролирует ситуацию, т. е. его отключение происходит совершенно плавно, насилия не чувствуется совершенно. Но и на каждом шагу своей истории сознание соседствует с несознанием без проблем, даже радо этому соседству, и чуть ли не культивирует свои отключения. Я отключился, говорится с удовлетворением, как о парапсихологических способностях. Способность молодого старца Силуана выпить три литра водки не выключается из житий этого святого. Первое чудо христианства было превращение воды в хорошее вино. Если вручить сознание Богу или природе, — но почему страшно себя плохого пьяного? потому что сознание отвечает и тогда, когда его нет?