Дневники Льва Толстого

Бибихин Владимир Вениаминович

Вы видите, что я не делаю разницы между войной, враждой и ненавистью. Потому что пока не умею, хотя хотел бы. Это и важно, потому что касается государства; оно механизм, превращающий в отношениях между своими гражданами войну в суд, соревнование или охоту (полиции на преступника, охотников на зверей).

Я не уверен только — или наоборот уверен — что в этих аспектах другого (чудовище, враг, злодей, ненавистный) вообще можно разобраться помимо взгляда, его направленности, его смены, изменения глаз. У Шарля Азнавура, который не простой шансонье, есть песня с такими словами:

Que j’ai donc fait, Que j’ai donc dit, Pour quel mefait suis je punis — Je n’en sais rien, je n’ai jamais compris. J’ai vu ses yeux se detourner, Son coeur a jamais se glacer Et sans raison effacer le passe. Je l’aimerai toujours Dites-le lui pour moi [107] .

Причины

нет, есть отведение глаз.

Отведение глаз, у животных, от взгляда человека толкуется как их страх перед человеком; отчасти верно, потому что глядение прямо в глаза означало бы желание напасть, чего животные хотят редко, в отношении и человека и себе подобных: драка чаще превращается в церемонию, display.

107

Что же я наделал, Что же я сказал, За что же я наказан — Я ничего об этом не знаю, я так этого и не понял. Я видел, как она отводит взгляд, Как ее сердце навсегда охладело. И не забывая о прошлом, Я буду любить ее всегда. Передайте ей это от меня. <Пер. Егора Овчаренко>.

Этология напоминает, что сходств с животными у человека больше чем он думает. Смотрение прямо в глаза — не с вниманием к лицу, а именно в глаза — как встреча глядящего с глядящим, в коротком замыкании изоляция начинает гореть, взгляды как одна электрическая природа сливаются, препятствие должно быть уничтожено, и правильнее смотреть не так, что два существа набрасываются друг на друга, а что одно, сливаясь, сжигает то, что посередине. Ярость в драке одна на двоих, боль странным образом компенсируется ощущением раздирания другого тела.

Брачная церемония часто начинается дракой. Соединение двух полов имеет и по поведению природу борьбы, по сути это то же самое уничтожение разницы и преграды между взглядами, возвращение этих разных тел к одному виду. Вид мы давно договорились понимать как перспективу: перспектива живого приобретает ощутимый облик в виде — эйдосе — как форме, т. е. ладности, красоте; она знак перспективности вида. Этим решается вопрос, интересовавший Дарвина, почему мы не наблюдаем весь спектр промежуточных форм между одним видом и другим. Создание природой новых форм не отличается от открытия перспектив, перспективы открываются, так сказать, только перспективные, т. е. уже с шансом, с его символом красотой и так далее. Промежуточных форм не было и не могло просто быть в принципе, потому что живого вида вне вида как перспективы — т. е. вида на успех — по определению не может быть. Не может быть в принципе и никаких промежуточных форм между видами [108] .

108

<См. об этом подробнее: В. Бибихин. Лес (hyle). СПб., 2011>.

Я повторяю, что найти природу войны и ненависти нам возможно не удастся. Но вглядеться еще внимательнее в глядящего (в широком смысле глядящего, как можно сказать смотри какие звуки) этот разбор заставит. Никогда не упускайте того достижения, которое благодаря Толстому мы уже имеем: для нас другой уже никогда не сможет стать чудовищем, потому что мы научились ждать прозрачного видения сквозь тело в другом видящего, т. е. научились узнать себя в другом. Но может быть еще возможна ненависть? Ненависть есть как школа, как на войне учили науке ненависти потому что не видели ее достаточно в солдатах. Принятая этимология для ненависть — негатив к старому навидеть, охотно смотреть, например, польск. nawidziec, примерно то же в украинском, охотно смотреть. В Уставе ратных дел XVII века:

А которые люди бывают чтивы […] самолюбы, горды, высокоумны, и такие, зависти ради, лутче себя не могут никого навидеть, хотя и должен он к тому, что ему для ради чести и прибыли государя своего таких добрых и искусных людей, в правду искусив, призывать, любить и навидеть.

Навидеть здесь во втором случае то же что любить, но в первом кажется ближе к увидеть, усмотреть: на-видеть, т. е. как теперь говорят, положить взгляд на кого, навидеть как прибавить веса в своих глазах, увидеть в нем больше чем раньше или просто много, до бесконечно много на-видеть в нем, как нагрузить, на-полнить. В песне XVII века

Не может меня миленкои ныне навидети, да не токмо навидети, не хочет про меня и слышати. Аи доселева мои милои друг как любил меня и жалывал.

Здесь как приглянуться. Навидеть как любить, — такое же на, как в наворочать, навоображать, со смыслом прибавить. С первым значением этого слова, просто посмотреть, прямо связано то, что обратить внимание всегда значит много: достаточно просто взглянуть, и начинается неожиданное, видишь всё больше больше, навидишь.

И теперь смотрите переход в противоположную сторону: достаточно только не пускаться в открытие вида как бесконечного, отказаться от навидения как идеализации — достаточно не идеализировать, и то, на что смотришь, скатывается до мало что ничего, а до ненавистного. Отнимите готовность вглядываться, на-видеть, и дело скоро дойдет до невыносимости смотреть. Взгляд редко удерживается на середине, сбивается на навидение (слышьте это слово теперь именно как на-видение, на-копление, на-ращивание вещи при обращении внимания на нее: нарабатывание) или на отвращение. Что никакой объективной, беспристрастной середины нет, показывает, как быстро слово с, казалось бы, собственно техническим значением скатывается к «эмоциям», любви и ненависти.

А ведь о разнице между чудовищем и ненавистным ничего еще не сказали. Для Иоанна Кронштадтского Лев Толстой не чудовище — он барин респектабельный в Ясной Поляне, — но он ненавистный. Быстро сбросьте слои и комплексы частичной приязни, неприязни. Откроется зависимость этих чувств от прозрачности зрения. Чудовище шокирует, но к нему можно идти, если в нем видишь, узнаешь себя.

Причиной ненависти не может быть нанесенный вред. Военная школа, как школа государственная, отучает от ненависти: у кого погибло рядом много друзей, кто сам много раз ранен, не начинает больше ненавидеть врага. Считают большой и какой-то очень глубокой находкой, что к тому, кто причиняет боль, бывает не ненависть, как бы даже не наоборот. Причина агрессии не обязательно ненависть. Во всяком случае количество вреда или даже угроза смерти не причина ненависти.

И вот, как говорили прошлый раз, Толстой не уходит в разбор этих вещей, и мы тоже не может заняться этим разбором — нет сил, подготовки, и если хотите нет воздуха для долгого дыхания, нужного для этого разбора, — он видит в ненависти зло и вырабатывает такое Verhalten, при котором ненависть невозможна. Всё упирается в то чтобы учиться навидеть, создать школу навидения.

Он правильно поступает?

Мы не знаем, что происходит в ненавидении. Но нет узнавания себя в ненавидимом. Не-навидение как неузнавание себя. По Толстому, неузнавания себя не должно быть, его надо изгнать как невежество. Другого надо всегда навидеть (соверш. вид), в любом случае, как увидеть, как набрать номер телефона, как назвать. Мы читали, вы помните, запись 1879 года: