Дневники св. Николая Японского. Том V
Шрифт:
И начинает потом разговор, из которого явилось, в каком смущении душа его — как и душа всякого протестанта, искренно ищущего истину. Я прямо заявил, в течение разговора и на его вопросы, что как священника в сослужение его не приму, так как Православная Церковь не признает и не может признать их священства, главное потому, что они сами не признают рукоположение таинством… Но что в смертной опасности приобщу его Святых Тайн, наперед исповедав, если он прочитает Никейский Символ веры; это, однако, только в том случае, если нет поблизости их священника или епископа и если действительно видится смертная опасность и имеется его горячее желание приобщиться Святых Тайн.
— Могу я сказать это о. Петру Сасагава (нашему священнику в Сендае), чтобы он так поступил со мной, если я опасно захвораю? — спрашивает.
— Конечно!
И так далее — долгий еще, довольно спутанный разговор, в котором он не желал прямо заявить, что изверился в свое епископальство; я, что вполне понимаю его. В заключение он попросил книг, в которых бы уяснялось отношение православия к протестантству. Я свел его в библиотеку и предложил выбрать по каталогу;
Прочитал сегодня в «Московских Ведомостях» от 2–го октября, что на акте в Московской Духовной Академии 2–го октября я был объявлен Почетным членом Академии. Значит, миссионерство кредит имеет. Но гораздо приятнее было бы прочитать, что Московская Духовная Академия имеет сюда миссионера.
В том же номере прочитал некоторое объяснение жестокости Генерала Грибского с китайцами в Благовещенске: «на собранных китайцах найдены были воззвания к ним китайцев с противоположного берега, приглашающие их поджечь Благовещенск в то время, как открыта будет пальба по нем с китайского берега. Поэтому благовещенских китайцев собрали, чтобы засадить их в острог, но так как острог оказался тесен, то их погнали чрез Амур, в котором почти все и утонули, а переплывшие–де были срублены своими за то, что не успели сжечь Благовещенск».
17/30 ноября 1900. Пятница.
Отослано в типографию вполне исправленное Евангелие от Матфея для начатия печатания.
О. Петр Кавано пишет, что «исследовал он, почему катихизатор Павел Соно похоронил свою мать по–буддийски. Оказывается: у Соно было всего 50 сен, когда мать померла; родные же, буддисты, отказались расходоваться на погребение, если оно не будет буддийским; в этой крайности Соно и согласился». Соно солгал о. Петру; он телеграммой попросил свое содержание за двенадцатый месяц на погребение матери, и ему телеграммой же отправлено было немедленно 15 ен, в том числе 10 ен не в зачет ему, на погребение матери, и 5 ен из жалованья за двенадцатый месяц. Итак, средства на погребение матери по–христиански у него были. Но Соно, кроме того, что ложно оправдывает свой неблаговидный поступок, просит еще оставить его в качестве катихизатора в Кумамото, — сестра–де с детьми у него есть, о которой нужно позаботиться, и о. Петр просит исполнить эту его просьбу. Послано: 1. увольнение Павлу Соно от должности катихизатора за его непростительный для катихизатора поступок — погребение матери по–язычески. При этом приложено ему 5 ен — вторая половина жалованья его за двенадцатый месяц; 2. извещение о. Петру о сем, с наказом не просить больше за Соно, и с прописаньем, что Соно солгал ему. В Р. S. приписано, впрочем, что, если Соно раскается в своем проступке, и если поручит сестру с детьми родственникам, а сам будет свободен отправиться куда бы то ни было на проповедь, и если притом пожелает отправиться, то пусть о. Петр пришлет его в Токио для назначения его здесь на проповедь куда–нибудь на север, где бы не было никаких сведений о его языческом погребении матери, так как на Киусиу, где Церкви малые, он при своей испорченной репутации там, ни в каком случае не может быть оставлен на службе. Если согласится — деньги на дорогу до Токио будут высланы.
18 ноября/1 декабря 1900. Суббота.
В десятом часу утра, когда я, по обыкновению, весь погружен был в занятие переводом, говорят: «Русский консул в Хакодате», и подают карточку «Mathick de Hedenstrom», — самая приличная фамилия для русского консула! Выхожу и без церемонии прямо говорю: «Простите, я очень занят, вообще утра у меня всегда заняты — милости прошу после обеда, тогда буду очень рад».
Русский консул с жидовско–немецкою фамилией, натурально, состроил кислую мину и говорит (садиться я его не пригласил, и дверь стоит настежь):
— Я пешком гулял и зашел случайно. Но есть и дело, о котором нам с Вами нужно поговорить, — это о месте для постройки Русского Консульства в Хакодате. В Духовной Миссии есть для этого место.
Сколько до сих пор консулов в Хакодате жило на квартирах, и ни один не возбуждал вопроса об отнятии места у Духовной Миссии под Консульство. Жиду–немцу первому пришло это в голову. Зная уже от Поклевского об этом, я отвечаю:
— Дело это двух слов — стройте на фундаменте бывшего Консульского дома; больше этого места, вероятно, не нужно Вам.
— Оно совершенно достаточно. Я говорю об этом с Вами по поручению посланника.
— Так и ему объясните.
В пятом часу приехал и посланник говорить о том же. Здесь выступил вопрос: удобно ли для Духовной Миссии быть о бок с Консульством?
— Конечно, неудобно, — развивал я. — Например, консул захочет поселить у себя японку–наложницу — ведь это удар по щеке Духовной Миссии! А что она сделает, чтобы не допустить сего? В былые времена, когда еще не существовало Духовной Миссии, я при всей приязни с одним из молодых членов Консульства (самим консулом Бюцовым, чего я, впрочем, не сказал Извольскому), должен был настаивать, чтобы японка–наложница выселена была из соседства с Церковью. Теперь, если случится подобное со стороны русского консула, японский священник, заведующий там станом, чем отвратит соблазн и поношение Церкви? Поэтому–то у меня была мысль просить Вас написать
— Но как же я могу ручаться за это?
— Я и сам вижу, что эта мера ненадежная. А больше нет никакой. Итак, конечно, лучше было бы, если бы Консульство поселилось в другом месте.
— Но ныне места очень дороги. Впрочем, я еще обдумаю это дело. Тут и вопрос международный… В добрый час!
Был русский, некто Дмитрий Онисимович Фокин, служащий управляющим на золотом прииске Охотской Компании, в 90 верстах от Николаевска–на–Амуре, где работает в год до пятисот человек и намывается пудов до 60 золота в год; лечился здесь на водах от ревматизма, от которого и вылечился, но за то чуть не потерял зрения от слишком усердного пользования серными водами в Асиною, купаясь по восемь раз в день. Главный же интерес его визита в том, что он дал совершенно другой взгляд на потопление китайцев в Благовещенске, чем какой доселе выносился из чтения иностранных корреспонденций о сем, статей амурской прессы и даже рассказов русских, бывших в Благовещенске. Дело было так: когда начались неприязненные действия китайцев в Айгуне, откуда стреляли по нашим пароходам, идущим по Амуру, Генерал Грибский взял то войско, которое было в Благовещенске, и отправился к Айгуну. Благовещенск остался совсем беззащитным, так как никакой опасности для него не ожидалось. Вдруг открывается пальба по нем с противоположного китайского берега. Как защититься? Тотчас явились добровольцы, похватали кое–какое оружие, кто что мог, собрались и стали советоваться — прежде всего, как быть с китайцами, которые в Благовещенске? А их больше трех тысяч; и нашли у них, при первом же обыске, заготовленными разные горючие материалы для поджога Благовещенска — паклю, напитанную смолой, керосин и подобное; кроме того, при них — прокламации от соотечественников с того берега, предписывающие им сжечь город. Они, как видно, и готовились сделать это, но, к счастью для жителей Благовещенска, канонада началась двумя днями раньше условленного времени; там не вытерпели, а как только увидели, что Грибский увел все войско из Благовещенска, так и начали. Добровольцы собрали китайцев, вывели их из Благовещенска к тому месту Амура, где было мелко, и велели переправляться на другой берег. Амур был на то время, от недостатка дождей, так мелок, что почти весь его можно было пройти — глубины оставалось весьма мало. Кто не хотел идти в реку, тех, правда, заставляли, но намеренно никого не топили, а топились сами иные китайцы от нежелания переправляться, видя, что их ждет на том берегу от соотечественников; эти же стреляли по подплывавшим к берегу, вероятно, в сердцах на то, что они не успели поджечь Благовещенск, так что спаслось всех китайцев, говорят, не более ста человек. Лодок для переправы им жители Благовещенска дать не могли, иначе дали бы врагам средства переправиться обратно для взятия города. Итак, хотя факт выходит все–таки безобразный и достойный всякого сожаления, но жителей Благовещенска тоже очень винить нельзя — они поступили так в неизбежной крайности, для самозащиты. Генерал же Грибский, по словам Фокина, тут совсем ни при чем: он только потом узнал, как поступлено жителями Благовещенска с китайцами. Благовещенск, по словам Фокина, был до того беззащитен, что и ружей–то почти ни у кого не было, и достать было нельзя, так как они предварительно из магазинов были переправлены на тот берег, скупленные китайцами. Это версия благовещенской катастрофы утешительней того, что записано под числами 9/22 сентября, 28 сентября/11 октября, 6/19 октября. Как русские способны сами поносить себя! Откуда сия черта? Лакейство ли, или худо понятое смирение? Во всяком случае — неразумие.
Продолжение дневника в 9–й книжке сего формата.
Краткий Миссионерский дневник
С 19 ноября/2 декабря 1900 года
Книжка 9–я сего формата.
Продолжение с 8–й книжки сего формата
Епископ Николай
Русская Духовная Миссия в Японии.
Токио. Суругадай
19 ноября/2 декабря 1900. Воскресенье.
Яков Негуро, катихизатор в Нагано, красноречиво описывает смерть и погребение шестнадцатилетней девицы Ольги; молитвенно готовилась умереть; пока могла поднимать руку, все время творила крестное знамение. На погребение прибыл о. Андрей Мегоки, и оно было совершено очень торжественно; триста учениц Женской школы, где она училась, были на отпевании и со слезами провожали ее, так как она была общею любимицею. Письмо отдано для напечатания в «Сейкёо Симпо».
О. Борис Ямамура просит опять принять на катихизаторскую службу Николая Абе. Но Абе в письме к сыну о. Бориса, подбивавшему его вновь поставить на службу, изъясняет, что «он не прочь опять служить катихизатором, но не иначе, как если будет назначен в такое место, где много английских и американских миссионеров (например, в Хакодате) — ему–де нужно глубже изучить веру». Изучать от протестантских миссионеров, тогда как своих православных книг столько переведено, что и перечесть трудно — только читай и размышлением усвояй все отрасли церковного учения! — Тотчас же написано о. Борису, что в просьбе его отказывается и заповедуется ему вперед не просить за Абе. Этот человек совсем самопроизвольный, хочет делать не то, что нужно Церкви, а что хочется ему самому. И прежде он был поэтому бесплодным катихизатором. Вперед же ему на церковный счет жить для удовлетворения своих фантазий: писанья японских стишков, ломанья англицкого языка для болтовни с протестантскими миссионерами и подобное — не дано будет. На основании его собственного письма, приложенного о. Борисом к просьбе о принятии, ему решительно отказано.