Дневники св. Николая Японского. Том V
Шрифт:
23 апреля/5 мая 1899. Пятница
Светлой седмицы.
В Кёото и по дороге оттуда в Токио.
Утром был Окамото сказать, что он еще переговорит о своем деле с нынешним премьером Ямагата и известит меня о результате разговора, просит держать пока все это в секрете. (Что? Да и из–за чего болтать? Видимо, все это — его дело серьезного внимания, а стало быть, и мысли о нем и разговора, не заслуживает.)
Так как до отъезда в Токио оставалось еще время, то мы с о. Мии осмотрели художественную
К третьему часу я простился с оо. Мии и Оно и другими провожавшими, чтобы ехать обратно в Токио. В вагоне случилось сесть как раз напротив патера, который ехал в Оцу; заговорили. «Шестьсот католиков в Кёото и очень ревностных», — говорит он; только он и еще японский проповедник с ним в Кёото, и слушателей у них весьма много; у протестантов же ничего нет в Кёото, и прочее — патер всегда в экзальтации, когда говорит о католичестве!
24 апреля/6 мая 1899. Суббота
Светлой седмицы.
В Токио.
Утром, в десятом часу, вернулся в Токио, как раз во время звона к «Достойно» в Соборе, где совершал Литургию соборне о. Павел Сато, после которой он раздавал артос.
После полудня читал много накопившихся писем, но и третью часть не прочитал. Особенно интересно письмо Иоанна Судзуки, катихизатор а в Оцу (Мито): Лука Ямагата десять лет уже не ест мяса, часто молится и постится; для молитвы уходит в горы или затворяется в кладовой; обратил долгим своим убеждением своего друга каллиграфа Гото, в святом крещении Петра, недавно крестившегося в Фукусима; помогает ему жить, посылая для продажи свои картины (которые писать Лука большой мастер, так же как и его младший брат, бывший семинарист, ныне обучающийся иконописи).
За всенощной сегодня в первый раз читал священник Евангелие посреди Церкви, вынесши его во время чтения антифона; по прочтении на аналое, Евангелие переложено было на столик для удобства целования маловозрастным.
25 апреля/7 мая 1899. Фомино воскресенье.
По причине дождя мало было народа в Церкви. Был, между прочим, «Николай Захарович Голубцов, преподаватель Благовещенской Духовной Семинарии». Вчера он заявился во время чтения мною писем; но сказали мне, что спрашивает какой–то русский о. Сергия; я подумал, что о. Сергия Глебова, и велел направить его туда. Оказалось, что господин Голубцов искал о. Сергия Страгородского, своего наставника в Московской Духовной Академии, и хотел остановиться у него, ибо до судна во Владивосток две недели, а в гостинице жить нет средств. «Прогоны нам, Вы знаете, малые», — говорит. О. Сергий Глебов, как видно, не особенно любезно принял его. Я предложил ему комнату, где жил о. архимандрит Сергий. Человек очень симпатичный; такого бы хорошо и инспектором сюда. Да где! Ведь [?] нужно быть миссионеру–то.
Из Одавара явился Лука Такахаси, спрашивает:
— Правда ли, что Вы позволили о. Петру Кано выйти из Одавара?
— Неправда. Я сказал только, что не могу насильно заставить его быть в Одавара.
— Не принимайте от него
— Просите его, чтобы не подавал. — И так далее. Надоели!
Петр Исикава, редактор, был и рассказал много интересного из своего путешествия по Церквам для собрания сведений о водворении в них христианства. Все эти сведения войдут в историю, которая, однако, не успеет появиться к 1900 году, а разве к 1901. Действительно, как писал он в одном из писем, Благодать Божия, точно поток, сходящий с горы и орошающий долину, пробираясь в ней между травой и камушками. И как мы, сеятели Слова Божия, должны быть внимательны и рачительны! Приходило ли мне в голову, что Судзуки Рихей, с которым мы когда–то составляли лексикон в Хакодате, сделался насадителем Христовой веры в Какегава, его родине! О христианстве я ему говорил, но случайно и без всякой надежды, ибо он казался мне неспособным поверить; и до конца жизни он не уверовал, правда, но семя Слова Божия, тем не менее, запало в его душу и перепало от него в души земляков его, когда он вернулся в Какегава и говорил им то, что слышал от меня, и дало росток это семя и принесло плод, разнесшийся и по окрестностям…
Вечером была всенощная, которую пели причетники. Были в Церкви все учащиеся.
26 апреля/8 мая 1899. Понедельник
Фоминой недели/
С семи часов Заупокойная Литургия, потом панихида соборне, после которой отправились все на кладбище. Мы с Голубцевым тоже пошли. Дорогой мы прошли мимо наших учениц, чинно по две в ряд направлявшихся к могиле своей матери — Анны Кванно; а мимо нас проехала Императрица, ехавшая в Уено; народа множество стояло на улицах — видеть ее кортеж; мы тоже приостановились и сняли шапки.
На кладбище оо. Павел Сато и Семен Юкава отслужили панихиду на могиле Анны Кванно; ученицы пели. Было уже за двенадцать часов, и мы с Голубцевым отправились домой. После завтрака я ему показал Семинарию и женскую школу, бывшие совсем пустыми по отсутствию учащихся, не вернувшихся с кладбища или гулявших; показал библиотеку, причем он заявил себя довольно знакомым с книгами на разных языках.
Прочитал с Давидом накопившиеся поздравительные и другие письма. Поздравительных было: 28 телеграмм, 75 листков, 83 письма.
Христиане в Касивакубо просят поставить им местного христианина Иоанна Мори «денкёо–ходзё». О. Петр Кано подтверждает их просьбу. Нельзя так. Пусть Иоанн Мори придет в Токио во время Собора, и пусть священники проэкзаменуют его; по крайней мере, из «Осиено–кагами»; если он может толковать эту книжку правильно и ясно, то и можно его сделать «ходзё». Христианин–то он благочестивый и ревностный к Церкви; его стараниями построен церковный дом в Касивакубо, и старшего сына он отдал на служение Церкви — ныне уже кончившего Семинарию и служащего катихизатором. Но тем не менее Церковь не может дать ему имя проповедника, не удостоверившись, что он знает вероучение; и пример был бы дурной для других мест.
Александр Оота, катихизатор, просит принять жену его, двадцати трех лет, на год в Женскую школу для обучения церковному пению. Но пение в Женской школе занимает очень мало времени; что же она будет делать все прочее время? Изленится. Нельзя!
27 апреля/9 мая 1899. Вторник Фоминой недели.
В школах начались классы. Я занят был корреспонденцией.
О. Андрей Метоки просит принять в Семинарию Иоанна Момосе, почти два года тому назад ушедшего из нее. Нельзя. Развратился по другим школам — испортит наших учеников.