Дневники
Шрифт:
Я сказала ему, что ты спектаклем недоволен сам, что он был для тебя труден, что еще не можешь справиться с сокращениями.
— Да, мы будем репетировать. Необходим точный рисунок, мизансцены. Рисунок частично утрачен. Я тебе и Коле говорю, чтобы вы поняли меня. Я хочу, чтобы Коля играл во всю силу своего таланта, и то, что делают другие, к чему прибегают, ему это не нужно.
1/IV
ВТО
Второй вечер декады литературных вечеров, посвященных 20-летию Великой Победы
Вечер провел собранно и вдохновенно. Боялся,
— Друзья мои, ехал я сюда и думал, что я, оказывается, много времени, внимания отдал военной теме. […]
У меня почему-то много и друзей и знакомых из военных, особенно много их было в войну, и при каждом удобном, а иногда и неудобном случае они непременно обращались ко мне, чтобы я выступил у них. За войну я дал не одну сотню шефских концертов. Выступал в разных обстоятельствах: и на приемных пунктах, в частях, гастролях, выступал перед большими аудиториями и перед одним человеком, помню одного такого, растянутого, как Христос на кресте; он был растянут лишь на ремнях — у него были перебиты ноги, руки, это было очень трудно. Если в зале, где сидят сотня-две раненых, аплодируют, кто ногами, кто одной рукой по руке соседа, такого же однорукого, то за массой не очень видишь отдельных несчастных, изуродованных, да и к тому же они вкупе, как правило, веселы, смешливы, радостны. А одному такому читать — требовалось много собственных духовных сил и громадной собранности.
За работу в частях Красной Армии я много раз был отмечен. И среди прочих наград я получил однажды очень дорогой мне подарок от командования — годичную подписку на газету «Красная звезда». Газеты тогда были большой ценностью, и «Красная звезда» особенно. Если «Правда» и «Известия» были скованы ответственностью и были весьма осторожны в освещении событий, то «Красная звезда» была свободна от дипломатии, «этикета» и писала о так называемых буднях театра военных действий развернуто и щедро. И сами понимаете, насколько это было дорого, интересно, иногда страшно, иногда гордо, славно…
И в самом деле… Вот, мне вспомнился случай, описанный в одном из номеров газеты: летчик-истребитель, будучи подбит, выбрасывается с парашютом из самолета. Но что-то не срабатывает, и летчик несется к матушке земле. Было дело зимой. По счастливой случайности, он попадает в глубоко заснеженный овраг и выходит жив и невредим. Чудо? Чудо!
Кстати, как-то недавно, выступая перед аудиторией в одной из летных частей под Москвой, я рассказал об этом случае, а командир мне: «А он работает у нас!»
Второй случай, который я запомнил. Снова летчик выбрасывается из горящего самолета. Не помню, то ли запутался в стропах, то ли еще что-то, но парашют не раскрылся… И вдруг произошло что-то, благодаря чему падение стало замедляться, и он бережно и ласково был положен на землю. Что такое? Оказывается, под ним взорвался огромный фугас, и взрывной волной амортизировало его падение. Чудо? Чудо!
И вот я натолкнулся в одном из номеров «Красной звезды» на рассказ [624] , который потряс меня до глубины души, хоть в нем не было никаких чудес и геройских поступков. Не знаю, потому
624
Рассказ «Русский характер» А. Н. Толстого, впервые опубликован в 1942 году в газ. «Красная звезда» (7 мая).
Встретившись с А. Н. Толстым, я просил разрешить для меня некоторые коррективы и получил разрешение. Но так как я не люблю показывать незавершенное, я не показал ему работу, несмотря на его просьбу. А так как я работаю долго, то и вообще не успел показать ему то, что считал уже достойным опубликования: к этому моменту А. Н. уже не стало.
Между прочим, разговаривая с ним, я сказал: как это вам удается до такой степени проникнуть в душу русского человека и так выразить ее?
— Ну что же, разве я не русский?
— Русский-то русский, но берете вы простых мужиков, баб и так точно, не вообще русских, а и территориально, этнографически точно, что ли?
— Какой же я писатель, если не буду точен в этом?
— Но кое-где вы все-таки не были точны!
— Ну, ну, ну! Где это?
— Что в простонародье подразумевается под словом животные? Ну, заяц, волк, медведь, которых нельзя любить той любовью, которую вы приписываете вашим героям. А лошадь корову, овцу… как их крестьянин называет?..
— Ох, черт возьми, черт возьми! Ну, конечно же, — скотина!
Он так мучился и стенал, что мне даже жаль стало его. Я получил его разрешение на эту поправку, но, видно, при переездах он не успел внести ее в рассказ, и когда я писал рассказ на радио, мне не позволили отступить от канонического текста, несмотря на заверения, что Толстой отступление разрешил. Даже потребовали от меня его письменного разрешения. Очевидно, и это не помогло бы, так как у Толстого, насколько мне известно, печати не было, а без печати какое же удостоверение! […]
После первого антракта.
— У нас тут, за кулисами, продолжился разговор об этом великолепном рассказе, и я решил поделиться с вами соображением, что, несмотря на глубокую трагичность происходящего, не было случая, чтобы мне инкриминировали нечуткость, ковыряние в ранах или бессердечность.
Как-то мы с театром приехали в Харьков на гастроли. У меня выдался свободный вечер и я […] согласился поехать за город почитать товарищам, которые были там на излечении. […]
Куда я ехал, к кому, — я не знал, почувствовал, что спрашивать об этом — не надо. […]
А когда вышел на сцену, в зале было совершенно темно, а к тому же я еще и слепой, так что ничего не увидел особенного, да и признаться — не любопытствовал, не придавал значения обстановке.
Читал я «Русский характер», и потом что-то еще, так как зал был благодарно заинтересован.
По окончании концерта устроитель спрашивает меня, не буду ли я против, если обратно со мной поедет, кроме него, еще один пассажир?
Едем. Ночь. Я, как воспитанный человек, пытаюсь общаться с моим соседом, но отвечает он мне и неохотно и односложно: да, нет… Ну, и я перестал занимать его.