Дни Кракена
Шрифт:
– Я большевик, - упрямо сказал Олег.
– И сижу тут как дерьмо. Безо всякого толка и пользы. Наше место там!
Сашка сидел, откинувшись, и медленно тянул коньяк. Теперь он пил из стакана.
– Все на свете проморгал, - продолжал Олег.
– Перед Черепановым ходил на полусогнутых, а он враг. Где наши глаза были?
– Ну, этим заняты те, кому следует, - сказал Григорий.
– В-верно! Я тоже так думаю! Сталин знает, что делает. Раз не объявляют поголовный набор добровольцев в Испанию, значит, этого делать нельзя…
– Да. Нельзя, пожалуй.
– Там люди сидят
– Мать честная, ясно! Мне ехать надо, ребята… Н-наблюдать надо!
– Ладно, - сказал Сашка.
– Ложись и спи. Ехать ему надо. Тазик принести?
– Иди ты в штаны… Мне ехать… Н-наблюдать…
Олег пошел кругом по комнате, придерживаясь за мебель.
– Где мое пальто?!
– заорал он.
Сашка встал, взял его за плечи и усадил, а затем уложил на диван.
– Дрыхни, астрономия, - сказал он.
– Й-эхать!..
Олег заснул и сразу захрапел. Сашка вышел и вернулся с тазиком.
– Среди ночи непременно поблюет, - сказал он.
– Н-на пол, - сказал Григорий Олеговым голосом.
Сашка сел и вылил остаток коньяка себе в стакан.
– Теперь рассказывай, - сказал он.
– Сначала скажи, что с тобой. Ты устал?
– Конечно, - сказал Сашка.
– Неприятности?
– Нет, - сказал Сашка. Он выпил и весь скривился, как от дряни.
– Ну хорошо, - сказал Григорий.
– У тебя карта есть?
Сашка снова поднялся и принес свернутую в рулон большую немецкую карту Испании. Они сдвинули посуду и расстелили карту, прижав по углам пустыми стаканами.
– Вот где они, - сказал Григорий.
Сашка засопел.
– Что же это, - сказал он.
– Это же значит…
– Да, - сказал Григорий.
– Что же это, - повторил Сашка.
– Что же это…
– Я еще надеюсь вернуться, - сказал Григорий.
– Я хочу быть там до конца. К чертовой матери, Сашка, ты это пойми… Я там как за родную землю дрался, как за Ленинград… После гражданской - это первый настоящий бой за советскую власть…
Они долго молчали. Потом громко зазвенел звонок, и Григорий вдруг увидел, как лицо Сашки стало серым. Наступила тишина, только тихонько храпел Олег на диване. Снова зазвенел звонок.
– Спокойно, - сказал Сашка.
– Это за мной. Ты, главное, спокойно… - Он схватил Григория за руки и крепко стиснул.
– Ты, главное, спокойно…
Звонок.
Сашка сидел неподвижно и только быстро шарил глазами по стенам.
– Спокойно… Я через два дня вернусь… Максимум, через три…
Он вскочил и бросился в прихожую. В двери начали стучать. Что-то с грохотом повалилось в прихожей, и Григорий услыхал высокий незнакомый голос:
– Живой не дамся!..
Щелкнул замок. Стало тихо. В прихожей заговорили вполголоса, хлопнула дверь, и вернулся Сашка. Он был совершенно белый, с белыми вытаращенными глазами. Он держал обеими руками телеграмму, в правой руке у него трясся наган.
– Почтальон, - сказал он, усмехаясь.
– От мамы. Беспокоится, что не пишу.
Он посмотрел на наган и сунул его в карман пижамы.
– Здорово я его напугал, - сказал он.
Григорий молчал.
................
Спать хотелось невыносимо. Только спать, и больше ничего Не было больше ни тоски, ни ярости. Глаза сами собой съезжались к переносице, веки опускались, точки и крапинки на серой стене таяли и расплывались. И сейчас же возникала смеющаяся Валькина мордочка… Медленные снежинки в свете фонарей… Большая карта Испании - немецкая карта - и заскорузлый палец баварца Шмидта чертил грязным ногтем кривые линии поперек голубой ленты Эбро… Что там было, на Эбро? Что-то очень плохое или хорошее - надо только подумать и вспомнить. Но думать не хочется. Хочется спать.
Григорий качнулся и ударился лбом в стену. Следователь спокойно сказал:
– Стоять смирно, ты…
Григорий стоял спиной к следователю. Он смотрел в стену, выкрашенную серой краской, и слушал, как следователь шуршит бумагами, зевает, скрипит креслом. В кабинете было тепло, пахло табачным дымом. Хорошо бы убить следователя, подумал Григорий. И лечь спать прямо здесь, на полу. Закрыть глаза, растянуться и заснуть. Хоть на час. Хоть на четверть часа.
Дверь приоткрылась, кто-то сказал:
– Угости папироской. Все, понимаешь, выкурил.
Следователь сказал:
– Бери.
Кто-то почти бесшумно прошел за спиной и остановился у стола.
– “Беломор”? А “Казбека” нет?
– Я только “Беломор” признаю, - сказал следователь.
– От “Казбека” у меня кашель.
Чиркнула спичка. Кто-то сказал:
– Спасибо. Домой, понимаешь, собрался, хватился - папиросы кончились. Может, дашь парочку про запас? Магазины еще закрыты.
– Бери, - сказал следователь.
– Спасибо. Молчит?
– Молчит. Упорный попался, сука.
– Ну, я пошел. Пока.
– Пока.
Кто-то почти бесшумно прошел за спиной, дверь открылась и закрылась. Следователь громко, с прискуливанием, зевнул и опять зашуршал бумагами. Как ему не надоест, подумал вдруг Григорий. Неужели он не понимает, что все это - страшная ошибка? Лес рубят - щепки летят. Я - щепка. Нет, конечно, он не знает, что я - только щепка. Он уверен, что я фашист, изменник родины… Как это все они спрашивают: “Расскажите о ваших связях в Испании”. Мои связи в Испании… Если бы ты побывал в Испании, ты бы сдох от страха, подумал Григорий. Или нет? Может быть, ты тоже сидел за валуном и торопливо тянул замусоленный окурок, и смотрел, как догорает фашистская танкетка, и трясущимися руками ощупывал горячий ствол карабина… И теперь, озлобленный, творишь суд и расправу? Но мне-то каково? Каждый день, каждый день, и этому не видно конца, и кажется, что вот-вот сойдешь с ума…
Странно, что меня не бьют, подумал Григорий. Других бьют. Иногда слышно даже, как кричат избиваемые. Вероятно, бьют очень больно. И рано или поздно начнут бить меня. И я тоже буду кричать… Сашка кричал тогда: “Живым не дамся”. Сашка знал, конечно. Может быть, он тоже бил? И он, наверное, так и не дался. Григория взяли в подъезде Сашкиного дома и увезли на эмке. На той самой эмке. “Это недоразумение!” - “Молчите”.
– “Поймите, я журналист, я вернулся из Испании…” - “Там выясним, какой ты журналист”. И потом: “Расскажите о ваших связях в Испании”.