Дни нашей жизни

Кетлинская Вера Казимировна

Может ли быть, что отравленная алкоголем кровь деда какими-то таинственными путями проникла в тель­це, в мозг ничего не подозревающего, ни в чем не по­винного ребенка, рожденного в любви, лелеемого с пер­вого дня рождения? А если не это... так почему же? Как она подкрадывается, эта болезнь? И как получает­ся, что люди, создавшие столько чудес, вдруг оказались бессильны перед нею?

Здоровый и очень сильный, Саша Воловик не мирил­ся с понятием смерти. Не мирился он и с тем, что можно потерять волю к жизни. Душевное состояние Аси стави­ло его в тупик. Он до слез жалел ее и совершенно не понимал, хотя трогательная беспомощность

Аси когда-то и привлекла его к ней.

Семья у Воловика была ясная, дружная, деятельная. И отец и мать работали на Днепрострое, причем мать завоевала там большую славу, а ее подружки-бетон­щицы — все боевые, напористые — постоянно толклись в доме и вносили в него все тревоги, радости и заботы большой стройки. На глазах у Саши постепенно выра­стала плотина, сперва грубая и бесформенная, а потом как-то вдруг ставшая красивой до того, что хоть часами гляди — не надоест. На глазах у Саши прошел шлюза­ми первый пароход, станция дала первый ток; на том месте, где Саша бегал с мальчишками и ездил в кузове отцовского грузовика, разлилось широченное озеро — озеро имени Ленина, а возле головного шлюза по вече­рам светил настоящий маяк. Однажды Саша попал в Крым, в пионерский лагерь «Артек», и там повстречал множество ребят. Откуда только не приезжали они, — порой и на карте не найдешь таких названий! И о чем только не рассказывали! Раньше Саша считал, что Днепрострой — главнее главных, и пятилетка, которую выполняли все окружающие его люди, — это завершение Днепростроя. В «Артеке» он впервые ощутил свою ог­ромную страну и понял, что пятилетка везде и всюду вносит новое, небывалое. И как же ему захотелось ско­рее вырасти. Иногда ему становилось страшно, что все построят без него, откроют без него, без него изобре­тут...

Когда он попал подростком в Ленинград, на завод, он стал слесарем высокой квалификации в самый корот­кий срок, какой понадобился для получения необходи­мых знаний и навыков. Достигнув мастерства, он начал вкладывать в него собственную мысль. Все делали и делают так — это хорошо; а если сделать лучше и быст­рее, скажем, вот этак или еще по-другому? Он внес десятки усовершенствований в работу инструменталь­щиков и все присматривался ко всякой новой работе: нельзя ли иначе, проще, быстрей? В вечернем техникуме он учился в общем отлично, но на контрольных работах по математике часто хватал тройки, потому что ему бы­ло неинтересно решать задачу общепринятым способом, он пытался решить ее как-нибудь иначе и в итоге за­паздывал.

Девушки уважали его, советовались с ним и побаи­вались его. Он был очень серьезным юношей, Саша Во­ловик! Много читал, по утрам делал гимнастику и обли­вался холодной водой, жил по расписанию, составлен­ному так, чтоб ни одна минута не пропадала зря. Отдых он позволял себе только летом, ради плаванья и гребли. Случалось, какая-нибудь девушка на короткий срок привлекала его внимание, но он быстро разочаровывал­ся: ломается, нет серьезных интересов, не о чем говорить с ней. Позднее он думал: «Это потому, что где-то близ­ко жила Ася, я знал, что встречу Асю».

Он заметил Асю задолго до того, как познакомился с нею .Выходя из дому по утрам, он почти каждый день встречал ее. Она быстро-быстро шла ему навстречу, — наверно, всегда выскакивала из дому в последнюю ми­нуту. Иногда она улыбалась чему-то и слегка подпры­гивала на ходу, как

школьница, но чаще всего он видел ее озабоченной, с плотно сомкнутыми губами. Зимой она ходила в капоре, как девочка, летом не носила никаких шляп, и ее легкие, светлые волосы взбивал и спутывал ветер, золотило солнце, обрызгивал случайный дождь. В дождливую погоду она надевала черный плащ с капю­шоном, из которого выглядывала, как птенец из гнезда. Саша знал ее походку, ее настроения, знал все ее одеж­ки — их было не много. Не знал он только, кто она и где живет.

Была поздняя весна с грозами и предгрозовой духо­той по вечерам. У Саши шли экзамены. Однажды около полуночи, когда строчки стали сливаться перед его гла­зами, Саша отложил учебник и лег грудью на подокон­ник, стараясь поймать хоть слабое дуновение в непо­движном воздухе. Небо было затянуто серым туманом, в темноте переулка неясно белел киоск на углу и ролики подвешенных антенн.

И вдруг в тишине ночи прозвучал негромкий, но звонкий и жалобный голос:

— А я тебе говорю: пойдем домой! Пойдем домой!

Глухой бас прорычал в ответ:

— Оставь меня. Ну?!

— Нет, не оставлю! — мелодично и твердо сказал женский голос.

Свесив голову, Саша разглядел грузную, покачиваю­щуюся фигуру мужчины и тоненький женский силуэт с рассыпающейся копной светлых волос... Она?!.

Мужской заплетающийся голос упрямо повторял:

— Не пойду. Сказал — не пойду. И не приставай!

Мужчина оттолкнул спутницу и зашагал прочь, сту­пая очень прямо и четко, как ступают только пьяные в припадке решимости. Женские каблучки отчетливо простучали по панели. Она догнала его и взмолилась со слезами в голосе:

— Папа! Ну, папа! Я же не могу тебя оставить!

Должно быть, он сильно толкнул ее, потому что она вскрикнула.

Саша сорвался с места и в беспамятстве гнева сбе­жал по лестнице. Пьяный уже не пытался уйти, его ша­тало и тянуло вниз, дочь изо всех сил удерживала его.

— Оставьте, — сказала Саша и рванул пьяного к себе. — Куда вести его?

Пьяный пробовал упираться, но Саша с таким бе­шенством тряхнул его, что тот подчинился и по­шел, что-то бормоча и тяжело наваливаясь на Сашу плечом. Девушка шла немного впереди, показывая дорогу.

— Сюда, — сказала она, входя во двор. Это было первое слово, которое она произнесла.

Они вместе втащили пьяного по лестнице на третий этаж. Девушка открыла дверь своим ключом. Ее отец повалился на диван и заснул, прежде чем она успела снять с него сапоги и подложить ему под голову подуш­ку. Саша помогал ей, не решаясь взглянуть на нее.

— Часто он у вас так?

— Часто.

Он топтался на месте, не зная, чем еще помочь и что сказать. И девушка молчала, быстро и громко ды­ша, склонив голову так, что Саша видел только ее спа­дающие на лоб волосы.

— Так я пойду, — сказал он.

— Спасибо вам, такое спасибо, — чуть слышно ска­зала девушка и, пугливо проскользнув мимо него, по­шла открыть ему дверь. Взявшись за дверной замок, она вдруг привалилась всем телом к двери и отчаянно заплакала.

Совершенно растерявшись, Саша пробовал утешить ее, но она мотала головой и сквозь слезы бормотала:

— Так стыдно, боже мой, так стыдно...

Он обнял ее за плечи и оторвал от двери, а она нео­жиданно склонила светлую, растрепанную голову к не­му на грудь и разрыдалась еще пуще.