Дни нашей жизни

Кетлинская Вера Казимировна

— Неужели так необходимо именно сегодня? — огорчился он.

— Да, — сказала Клава, и упрямая складка появи­лась у нее на лбу, как всегда, когда он пытался отвлечь ее от дела. — Ты ведь тоже почти каждое воскресенье занят!

— Ну, я! — воскликнул Немиров.

— А что — и сравнить нельзя? Зазнайка! — Она шутливо покачала головой и ушла к себе, притворив дверь.

Она была ласкова с ним и, наверное, удивилась бы его мыслям. А он чувствовал: вот она опять ускользнула от него. Разложила на столе длиннющие сводки, погру­зилась в бесконечные, невнятные цифры... У Немирова никогда не хватало терпения копаться в цифрах, ему нужно было зрительно воспринимать производство, циф­ры оживали для него

только в цехах или в живом разго­воре с людьми. А для Клавы в них заключены смысл и поэзия, они у нее говорят, доказывают, опровергают, напоминают, кричат. И она с ними накоротке, как хо­зяйка.

И вот ведь тихая она, немногословная, никому не бросается в глаза, а как ценит ее Саганский! Выдвинул начальником планового отдела завода — неслыханное выдвижение для такой молодой женщины! А она даже не оробела, улыбнулась удивлению мужа и просто объ­яснила: «Так это же естественно, для того меня и учи­ли!» Немиров знал: восемнадцатилетней девушкой она поступила на металлургический завод и, работая цехо­вым плановиком, без отрыва от производства окончила институт. Григорий Петрович легко представлял себе, как она с тихим упорством год за годом делила свое время между работой и учебой. Развлекалась ли она когда-нибудь? Влюблялась ли? Как-то раз Клава на­мекнула, что была в ее жизни неудачная любовь, но Григорий Петрович стеснялся расспрашивать и боялся признания, которое причинит ему боль. Она любила его спокойной любовью, полной дружеского доверия. Но ему чудилось, что женщина в ней еще дремлет, и желание расшевелить в ней женщину, пожалуй, всего сильнее притягивало к ней Немирова. Неужели она так и про­живет рядом с ним, никогда не потеряв своей ласковой уравновешенности?

Только один раз случилось что-то, чего Григорий Петрович так до конца и не понял. Он долго уговари­вал ее заказать себе вечернее платье, а она отказыва­лась: «Зачем? Куда я пойду в нем?» Потом уступила мужу и сшила себе гладкое черное платье, украшенное кусочком желтоватого кружева у шеи.

— До чего же ты хороша в нем, монашка! — сказал Григорий Петрович, обнимая ее.

Клава резко отстранилась. Лицо ее побледнело, а за­тем залилось розовой краской. Губы задрожали, будто она собиралась заплакать.

— Ты что, Клава?

Она справилась с собою и через минуту спокойно от­ветила:

— Почему же монашка? Я думала, тебе понравится.

Он упросил ее остаться в новом платье, и тот вечер они провели вдвоем, устроили себе праздничный ужин. Клава была на редкость оживленной, смеялась по лю­бому поводу. Неловкое движение его руки все испорти­ло — вино расплескалось на новое платье, Клава вско­чила и начала деловито отчищать пятна. Он угадал, что не тревога о платье подняла ее, а желание восстано­вить обычную уравновешенность.

— Ты меня любишь, Клава? — взволнованно спро­сил он.

— Ну конечно, — ответила она простодушно.

Полюбив ее — это случилось сразу после войны, ко­гда Немиров перед отпуском заехал в Ленинград да так и застрял на весь отпуск возле Клавы, — он думал, что знакомство Клавы с заводской жизнью сблизит их. В общем, так и вышло. Клава заинтересованно слушала его и порой давала очень дельные советы, даже научила его серьезней и глубже вникать в вопросы экономи­ки. Немирову было интересно узнавать от Клавы жизнь другого завода изнутри, тем более, что Саганский не любил «выносить сор из избы» и своими бедами и тре­вогами ни с кем не делился. Но когда Григорий Петрович попробовал через жену проверить ход дела с отливками, Клава тактично уклонилась: «Ты съезди к Саганскому, на месте узнаешь лучше, — и лукаво добавила: — Я ведь тоже, представитель завода-поставщика».

Всем остальным она делилась с мужем охотно. Но получилось так, что с каждым месяцем Немирову было все трудней откровенно высказывать

Клаве свои мысли. Его первые шаги на новом месте Клава одобрила, его планы восхищали ее. Но у Клавы была слишком хоро­шая память. Иногда она возвращала его к тому, что он говорил ей несколько месяцев назад, спрашивала: «Ну как, получилось?» Напоминание было полезно, но при­знаваться в том, что он забыл или не сумел осуществить свои смелые намерения, не хотелось. А с каждым месяцем неосуществленных намерений набиралось все больше. Знакомясь с заводом, он был убежден, что быстро наладит его. За спиной Немирова стояли его опыт и слава, приобретенные в годы войны на Урале. Уверенный в своих силах, он строго и даже презрительно кри­тиковал своего предшественника за узость, делячество и мягкотелость.

«Однако он вытянул военное производство в самое трудное время», — недовольно замечала Клава.

Да, заслуги у предшественника Немирова были не­малые, но у него не хватило знаний и энергии, чтобы повернуть предприятие к новым, послевоенным задачам.

Григорий Петрович принялся за дело с большим подъемом, но перестроить и наладить работу огромного завода с многообразным производством оказалось труд­нее, чем представлялось со стороны. Монтаж и освое­ние нового оборудования затягивались, хотя Немиров днем и ночью «нависал» над монтажниками, не давал покою начальникам цехов и мастерам, не жалел денег на повышение квалификации рабочих и обучение нович­ков. Громоздкая машина управления скрипела, хотя Не­миров смело переставлял работников: одних выдвигал, других снимал или понижал в должности, добивался перевода знакомых инженеров с Урала, подстегивал людей приказами и выговорами.

Оглядываясь на сделанное, он видел, что достигнуто многое. Завод вышел из периода восстановления, раз­вернул производство, начал уверенно набирать темпы. Оставалось как будто только отточить, отработать всю систему руководства и планирования, подтянуть отста­ющие участки, добиться ритмичности... Но в это время министерство пересмотрело программу завода и полно­стью сняло с производства хорошо освоенную серийную оборонную продукцию, за счет которой было всего лег­че выполнять и перевыполнять план. Вместо нее заводу поручили освоить выпуск новых и технически сложных изделий. И, что совсем подкосило на первых порах Не­мирова, министерство отказалось от довоенного типа турбин и предложило перейти к выпуску турбин более мощных и сложных, являвшихся новинкой турбострои­тельной техники.

Как это усложнило положение директора! Большая и кропотливая организационно-подготовительная работа мало кому известна, а наглядных достижений нет. Сколько трудного возникает ежедневно, и все идут к директору: он должен решить, помочь, обеспечить, найти выход — на то он и директор! Руководители цехов нерв­ничают и предъявляют, подобно Любимову, множество требований. Рабочие ворчат на разные неполадки и склонны винить во всем неповоротливое начальство.

А твои сознание и совесть не позволяют тебе ни отка­заться от самой трудной задачи, ни просить отсрочки, — да какие могут быть отсрочки, когда кругом все кипит и бурлит, когда с каждой газетной полосы взывают к тебе победы твоих товарищей: не отставай, уважение народа и слава — тем, кто умеет идти вперед, преодолевая все препоны.

Кому тут пожалуешься? Даже жене не скажешь, что порой не под силу груз. Вскинет брови, недоверчиво воскликнет: «Тебе-то?»

Сидя один перед опадающим в камине пламенем, Немиров насмешливо вздохнул: ох, далека победа, да­лека слава! Вот-вот придет обращение краснознаменцев, а тогда все во сто крат усложнится. Он будто видел это обращение, напечатанное жирным газетным шриф­том: «Мы вызываем вас, славных ленинградских турбо­строителей...» Да, что-нибудь в этом роде! Как отверг­нешь? А если не отвергнешь, как выполнишь?..