Дни нашей жизни

Кетлинская Вера Казимировна

— По суху какой же разговор? — ответил Торжуев и, еще сильнее прихрамывая, достал из буфета стоп­ки. — Ревматизм замучил... Дома еще ничего, а как попаду в цехе на сквозняки, так и сведет ноги... Фрон­товое наследство!

— Где воевали? — спросил Ерохин, и через минуту оба уже наперебой вспоминали, кто где отступал, кто где наступал, в каких боях пришлось участвовать.

Воробьев слушал, похаживая по комнате и не участ­вуя в разговоре, хотя ему тоже было что вспомнить. Он приглядывался к Торжуеву, к его жене, ко всей об­становке — пианино, люстра, телевизор...

—

Трофейная? — через плечо спросил он Торжуева, останавливаясь перед довольно нелепой бронзовой лам­пой, изображавшей голую женщину с двумя светильни­ками.

— Жене в подарок прислал, — неохотно ответил Тор­жуев.

Развешанные по стенам фотографии изображали хо­зяев и их детей в разные периоды жизни. Дети в пио­нерских галстуках, потом с комсомольскими значками на груди — в пионерлагере, на лыжах, в лодке... Тор­жуев с женой. Торжуев на пляже в Сочи... Воробьев долго разглядывал один снимок — сержант Торжуев в лихо заломленной пилотке, с четырьмя медалями на груди.

— Вот поди ж ты! — сказал Воробьев, оборачиваясь и внимательно разглядывая самого Торжуева. — Обычно я фронтовиков за версту чую, а вот в тебе, Семен Мат­веевич, не признал.

Кровь залила лицо Торжуева.

— На лбу не написано, — хрипло сказал он и при­крикнул на жену: — Хватит суетиться, садись!

Властный, долгий звонок рассеял неловкость. При­шел Белянкин — из бани, распаренный, благостный. Ра­душно приветствовал гостей, но исподтишка косился подозрительно. При нем и сам Торжуев притих, и жена его стала еще проворнее и подобострастнее: бегом унес­ла сверток с бельем отца, подставила старику кресло, наложила ему на тарелку закусок, намазала маслом хлеб. Видно, старик держал семью в кулаке.

— Что ж, приступим, — сказал Белянкин, поднимая стопку, — поскольку все здесь турбинщики, по первой — за первую турбину!

— За ее досрочный выпуск с вашей помощью! — до­бавил Ерохин.

— А как же! — горделиво сказал старик. — Без нас с Семеном ни одна турбина с завода не вышла.

За первой стопкой последовали и вторая и третья, разговор крутился вокруг цеховых дел, и, если отвле­кался в сторону, Воробьев твердо возвращал его в глав­ное русло: для того и пришли, чтоб поговорить начи­стоту. Ерохин с откровенным любопытством слушал ста­рика: видно, никак не мог разобраться, что за человек. Послушаешь, так во всем цехе не найдется более заин­тересованных людей, чем Белянкин да Торжуев, — все-то они понимают, всем рады помочь, никаких сил не по­жалеют...

— Хорошо вы говорите, Василий Степанович, — вдруг резко сказал Воробьев, — да только слова и дела у вас как-то расходятся!

Обращался он к одному Белянкину, Торжуева вроде и не замечал, понял, что старик тут — главное лицо. Торжуев заволновался, а старик даже глазом не повел, только укоризненно покачал головой:

— Зря обижаете, Яков Андреич. Против советского порядка мы ни в чем не идем. А что ценим свой труд — по заслугам ценим! По вашей программе, по партийной. От каждого по способности, каждому по труду, ведь так?..

— По способности-то вы

больше можете, — тихо сказал Ерохин.

Белянкин повернулся к Ерохину и вкрадчиво улыб­нулся:

— Горячишься, сынок, а ведь без толку! Ты парень молодой, работник неплохой, должен бы понимать, что такое мастерство и опыт. Мне что? Мое время кончает­ся — вам, молодым, дорога... А ценить себя умей. Ува­жения к себе требуй. На том всякое мастерство и дер­жалось и держаться будет.

— Уважение разве деньгами измеряется, Василий Степанович? — все так же тихо возразил Ерохин. — За­работки у вас и без того самые большие, а вот уваже­ние, уважают вас в цехе, прямо скажу, не очень! Не­хорошо о вас говорят. Неужели вам уважение товари­щей не дорого?

— Говорят о вас: жилы, шкурники, — не стесняясь, уточнил Воробьев, следя за тем, как багровел и дергался на месте, желая, но не решаясь заговорить, Торжуев. Именно Торжуев сегодня занимал его.

Торжуев так и не сказал ничего, а Белянкин еще вкрадчивей ответил Ерохину:

— По молодости, парень, глупости болтаешь. Вторую неделю в цехе, — что ты можешь знать? А мне, по край­ней мере, и начальник цеха первым кланяется, и дирек­тор иначе, как Василием Степановичем, не называет. Завистники, конечно, находятся, как без них? Это тебе пока никто не завидует, потому — нечему. А стремиться ты должен, чтоб не ты искал, а тебя искали: «Помоги, сделай!» Женатый ты или нет еще?

— Женатый!

— Тогда тем более умей себя поставить. И от лиш­них денег не отказывайся, если дураком прослыть не хочешь.

— Зачем же отказываться? Мне деньги очень даже нужны, — доверчиво признался Ерохин. — Только я их производительностью труда заработаю, Василий Сте­панович, а торговаться да вымогать не стану.

— А тебе покамест иначе и не дадут, — ехидно со­гласился Белянкин. — Что ты есть? Обыкновенный кару­сельщик шестого разряда. Таких, как ты, дюжинами считают. А таких, как я, — единицами. Станешь со мной вровень — тогда поговорим.

И он, считая разговор оконченным, налил всем по последней.

— За ваше здоровье, дорогие гости! — сказал он. — И за тебя, Яков Андреевич, что зашел к нам и хлебом-солью нашей не побрезговал.

— Почему же не зайти, Василий Степанович? — ска­зал Воробьев и, прищурясь, в упор поглядел на стари­ка. — Я с тобой, Василий Степанович, вровень стою. Токарь-центровик не хуже, чем ты карусельщик. А зара­батываю и побольше тебя, верно?

— Верно, верно, Яков Андреич, — поддакнул Белян­кин. — О тебе спору нет.

— А вот насчет расценок не торгуюсь, и думаю так: не тем человек выделяется, что один, а тем, что хорош.

— Верно, верно, — опять поддакнул Белянкин и за­нялся грибками, цепляя их вилкой и со вкусом медленно разжевывая. Продолжать спор он явно не собирался, а по лицу бродила ехидная улыбочка: что там ни говорят, как ни агитируют — их дело такое, затем и пришли! А горжусь я недаром и цену набиваю недаром: ведь вот прибежали на дом, сам партийный групорг пришел шапку ломать: выручайте, мастера, без вас не обойтись!