Дни нашей жизни
Шрифт:
Она чуть слышно откликнулась:
— Ну что ж... прощай.
— Нет, Груня, не так. Или мы друг друга не любим? Или в любви нашей есть что-нибудь постыдное, дурное? Я бы всему свету показал тебя — вот она, любимая моя, жена моя! А ты... стыдишься меня?
Тогда она заплакала. Припала к нему всем телом и заплакала навзрыд, как всегда делала, если он пересиливал в споре. Она знала, что он — сильный и упорный во всем — теряется и слабеет от ее слез. Глотая слезы, она повторила ему все клятвы, все уверения и снова умоляла:
— Не мучь меня,
Она первая поцеловала его, и они долго стояли так, в темноте, прижавшись друг к другу, несчастные и счастливые. Идти было некуда: было поздно, один за другим гасли в окнах огня, только в комнате Ефима Кузьмича укоризненно светились два окна.
— Я приду к тебе завтра, милый.
— В восемь?
— Лучше в девять. Мне трудно в восемь. До завтра, любимый.
— До завтра, Груня.
— Ты только люби меня.
— Я ли не люблю тебя, Груня!
— А я? Ты не понимаешь, как мне трудно. Я словно по канату хожу. Милый, милый мой, все ради тебя!
— А если все-таки переменить, Груня?
— Молчи, милый. Я же все продумала. Целые ночи думаю. Поцелуй меня еще, Яшенька!.. Поцелуй крепче, чтоб мне не так страшно было домой идти! Не спит он, Яшенька, видишь, — ждет!
Он смотрел, как она шла к дому по мокрому, темному пустырю, натыкаясь на камни и все замедляя, замедляя неуверенные шаги.
9
Давно ли Аня пугалась того, что в цехе все незнакомо — и люди, и невиданно крупные детали будущих машин. Теперь она бегала с участка на участок как дома, здороваясь и переговариваясь с десятками людей, зная, что у кого не ладится, почему один мастер ходит веселый, а другой ворчит. К ней все чаще обращались и рабочие, и мастера, и начальники участков:
— Анна Михайловна, посмотрите, что мы придумали…
— Анна Михайловна, а что если сделать вот так...
Обращались к ней не по обязанности, а по доверию, как к отзывчивому и энергичному работнику «штаба энтузиастов». Но она была инженером и хотела помогать как инженер.
В техническом кабинете, прямо перед ее глазами, висела диаграмма выполнения графика. Получив суточную сводку, Аня втыкала булавку в новую клеточку и радовалась, если черный шнурок неуклонно полз вверх. Но были кривые, которые скакали то вверх, то вниз, как температура малярика. Были и такие, что упорно тянулись понизу, изредка ненадолго подскакивая и опять сползая. Аня заменила некоторые черные шнурки красными, чтобы они издали бросались в глаза.
Одна из таких линий, кричащих о неблагополучии, отмечала ход обработки диафрагм.
Рядом на доске, озаглавленной «Придумай и предложи!», значилась тема: «Рационализация и механизация обработки стыков диафрагм».
Никто еще не взялся за ее разработку.
— Д-да... задача…
И отступятся.
А красная кривая так и маячила перед Аней.
Она убегала в цех и подолгу стояла возле «Нарвских ворот» или возле слесарей, возившихся с диафрагмами последней ступени — теми самыми деталями, что задерживали весь производственный процесс.
Деталь эта имела вид массивного кольца с намертво вваренными в него стальными лопатками.
Аня знала: когда мощные струи пара под сильным давлением ворвутся внутрь машины, ударяясь о лопатки рабочего колеса и приводя его в движение,— на пути пара встанут неподвижные лопатки диафрагм, своими изогнутыми поверхностями давая пару направление на лопатки следующего колеса... и так, подстерегая пар и направляя его от одного рабочего колеса к другому по волнообразной кривой, на всем пути расположатся умные и непоколебимые руководители движения — движения такой лютой силы и скорости, какое не сразу представит себе воображение человека: вырвись на волю такая струя — перережет, как пила, двухдюймовую доску.
Качество диафрагм требовалось безукоризненное — отливку весом в четыре тонны надо было обработать с точностью до десятых и сотых долей миллиметра.
Когда паровоз пригонял в цех платформы с огромными чугунными отливками, рабочие вздыхали!
— Опять наше мученье прибыло!
Мученье было в том, что диафрагмы отливались не целиком, а двумя половинками. Стыки их были не прямыми, а косыми, срезанными под углом, причем на каждой половине они имели наклон в противоположные стороны, что и создавало трудности: обрабатывать приходилось каждый стык в отдельности.
Аня видела, как с помощью мостового кpaнa устанавливали на шестиметровом столе «Нарвских ворот» половину диафрагмы. Деталь была громоздка и неудобна, ее долго закрепляли, прежде чем резец приступал к обработке первого стыка. Затем снова вызывали мостовой кран, поднимали на тросах, переворачивали и устанавливали тяжеленную отливку, без конца выверяя ее положение. И все-таки идеальной точности не получалось. А рядом ждала вторая половина, и с нею возобновлялась та же возня... Это отнимало массу времени, а гигантский уникальный станок использовался крайне непроизводительно.
— Из пушки по воробьям! — ворчали строгальщики. С каким облегчением выпроваживали они проклятые полукольца, подхваченные тросами крана! А те еще парили в воздухе, медленно приближаясь к участку сборки, когда слесари, завидев их, начинали вздыхать: «Что ты скажешь, опять диафрагмы на нашу голову!»
Слесарям выпадало мучений еще больше, чем строгальщикам.
Стыки «подгоняли» до полной одинаковости вручную. Сойтись они должны были так, чтобы между ними и волос человеческий не поместился. Покрасят слесари один из стыков, сдвинут, багровея от натуги, две половины, потом раздвинут и смотрят по пятнам краски на втором стыке, где какие неровности и отклонения. И так много раз.