Дни
Шрифт:
Я принял стиль человека, который устал от своей возлюбленной.
— Да… про нее уж известно, — вдруг сказал он.
Это что же?
Что же им известно?
— Ну да, — ответил я, однако же, не сморгнув. — Не впервые.
— Вы ложитесь спать, а я на другой кровати. Мой сосед в отъезде.
— Да ладно, я сейчас поеду, — сказал я, «задумчиво» ходя по комнате руки глубоко назад — держась за локти: помню это свое…
Но я не уходил — естественно; он понимал меня — тоже естественно; от этого было и еще оскорбительней.
Мы стояли — ходили, — мы говорили о том о сем; я еще надеялся на «что-то», хотя и помнил, что эти «что-то» бывают лишь в кино, — а жизнь достаточно богата, чтобы позволять себе совпадения, когда она того хочет неведомо, и спокойно идти бытовым порядком, без всяких совпадений, когда
Но оно пришло, в конце концов, — «совпадение»; во всяком случае, пришел толчок — движение жизни.
В дверь постучали снова.
— Да! Да!
Возник — именно возник — этак сторожко в проеме — малый: физиономия самая что ни на есть разбойничья, сказали бы в старину; плоское выражение.
— Осенин нужен, — сказал он. — Вы Осенин?
— Да.
— Вот вам передали, — спокойно-пасмурно усмехнулся он.
Он вынул и держал на весу какой-то ключ.
— Это что еще?
— Это ключ от этой двери. Ира случайно взяла его с собой.
— Где она?
— Ну, это…
Он усмехнулся снова.
— Где — все же?
— Я не могу сказать, — спокойно-сально ответил он. — А она просила передать ключ.
— Да какой к черту ключ? Тут английский замок.
— Она, когда уходила, случайно вынула ключ. Нижний ключ. Она слегка… не в себе, вы знаете. Боится запертой двери.
— Слегка! И вы завели к себе пьяную бабу? Вы мужики или…
Я «шел на обострение» — а что мне оставалось делать?
— Слушай, — вмешался мой черняво-бордовый. — Раз уж она нашлась, мы ее найдем. Лучше отпусти ее.
— А чего ее отпускать? Она сама уходить не хочет, — спокойно сказал этот. — А ключ — просила передать.
— Может, она, таким способом, зовет нас? — обратился я к своему хозяину.
Я стал как-то бодр; дело сдвинулось; все лучше, чем мерзкое, позорное ожидание.
— Нет, она вас не зовет, — спокойно ответствовал этот. Что-то было в его манере, напоминающее манеру самой Ирины. — Она вас не зовет, — помолчав, опять спокойно-сально повторил он. — Наоборот.
— Да на кой черт она тебя прислала — с этим ключом?
— Она просила передать, что у нее все хорошо. Просила, чтобы вы не беспокоились. Она знала, что вы будете беспокоиться, — сказал он, холодно-«поддато» меряя меня взором. — Ну, всего вам доброго.
— Погоди, друг, — сказали мы оба с хозяином. — Ты погоди.
Подруга Люся, от нечего делать, потом показала не только те, но и другие письма, относящиеся к разному времени; моральная сторона — дело подруги; наше же дело, как водится, — воспользоваться предоставленным психологическим, духовным материалом.
Вот одно из «нескромных» писем вновь полностью.
Письмо подруге Люсе
Здравствуй, Люся.
Получила твое письмо. Ты у нас опять в отъезде, а мы все здесь околачиваемся. В письме твоем много всякого, но я понимаю, что особенно тебя интересует вопрос об Алексее Ивановиче. Как тебе сказать. Ты знаешь мое прошлое и мои правила. Я не разбираю, какой я человек, хороший или плохой, это мне все равно, и ты знаешь, что я не люблю разговаривать на эти темы. Я человек искренний — уж это-то я про себя знаю; то есть вру я много и притворяюсь много, как и всякая баба, но ты понимаешь, о чем я говорю. В чем-то главном я всегда искренна. В главном для меня; для других — не знаю. Так вот, я искренна, но я просто не люблю разговаривать на эти темы: ты знаешь, Но вот в данном случае должна признаться, что меня тянет выговориться, а вернее, вот даже — выписаться. Раз тянет, так отчего же нет? Ну, ты понимаешь. Короче, вот нашел на меня стих — решила написать; ну, ты понимаешь. (Я повторяю это «понимаешь», как Алексей Иванович!) Этот Алексей Иванович. Алеша. Временами мне кажется, что я его ненавижу и могу убить; ну, я уже писала об этом когда-то. И ты думаешь, я влюблена в него? Ты, конечно, ответишь, что там, где ненависть, там и любовь, и так далее. Не знаю. Во-первых, само это слово — любовь… Во-вторых… Был момент, когда я готова была до того привязаться к нему, что могла бы выйти за него замуж, если бы он предложил. («А он предложил бы?» Не веришь? Не верь. Все мы, женщины, понимаем, а… Я знаю, что ты считаешь, что он не мог предложить, ну пожалуйста. Ты ответишь, что и я сама так считаю; пусть.) Могла бы пойти за ним, куда бы он захотел, могла бы сидеть при нем на кухне, ну и так далее. Был такой момент. Но очень короткий. После того случая, ну, помнишь, с этим платьем, и после других случаев, более ранних и более поздних, я как-то эдак холодно, что ли, насторожилась против него. И не могла отделаться, однако. Ты видишь, что я искренней, чем обычно бывают женщины в таких состояниях (вот накатило). Он человек… странный. Он вызывает злобу в женщине. Все время охота ему сопротивляться, даже наперекор себе. Для меня без чувства жалости к нему, даже пусть ложной, нет мужчины. А этот… он как пень, как камень. Его ничем не проймешь. И он ничего не понимает… Поэтому с ним нельзя помириться. И внутренне отделаться от него не просто. Какой-то… холод в нем. С одной стороны, он сам такой кремневый, его не растопишь. И ты знаешь, странная вещь: со мной он гораздо мягче, чем со всеми, и сам старается, я вижу, и сам об этом говорит. И все равно: ничего не понимает, и этот — холод. С другой же стороны… какая-то его эта нерешительность, беззубость в… ну, в этом… Я понимаю, два семейства, родственники и все такое… Это я все понимаю… Если б не это, может, и сама вела бы себя иначе… Но он-то? Он-то как себя ведет? Ты знаешь, я, кажется, поняла, что меня бесит: я чувствую, что этот человек, если он действительно чего-то захочет, гору свернет. Но он… не хочет? Да нет, вроде хочет. Ох, ну его. Ну, ты все понимаешь. Если бы он проявил… всю свою силу в этом, если бы… А, ну это старая песня. Это я пошла по избитому пути. Между тем мне, с моим прошлым и с моим «опытом», надо бы уж знать… Я отвечаю за себя и считаю, что жила и живу правильно. Как хочу, так и живу. А он что же — он будет меня учить? А уж будет… Пока не учит, но будет… Ну, в общем, это все пусть. Может, я наговорила лишнего; может, он, этот, вовсе мне не нужен. Я не притворяюсь в этой последней фразе; думаю, я к этому и приду. Этот… холод? Холод… А, все это, конечно, чепуха. Что-то я впала в чувства. Не по моей оно линии. Ну, до свидания, Люсь. Извини. Не буду уж писать о своей жизни, о том — об этом. Сама понимаешь. Все добиваются, какая у меня суть. А какая у меня суть? Ну, вот ты меня знаешь: какая у меня суть? Работала я всегда и везде хорошо, а до остального никому нет дела. Нет, лезут. Не злая я, когда не в заводе: тоже ясно. Нет, все равно лезут. Приедешь — поговорим. Только вряд ли я уж буду говорить на эти темы. Так что-то — понесло. Я с утра сегодня выпила чуть-чуть. Ты не бойся, лишь чуть-чуть — слегка шампанского. Так что ты меня не брани. Вообще-то живу я, как всегда, весело: я не вру. А алексей ивановичи… ну их. Ну, до свиданья, приезжай, не болей.
Ира.
Горы стояли в медленной дымке; светло-коричневый цвет их казался производным от тепла и от солнца; спутники разбрелись и не тревожили нас; море, в своем серебряном легчайшем тумане, казалось тем светом.
Алексей продолжал о том малом.
— Ребят, вы напрасно, — сказал он, повернувшись уже из двери. — Девочка знает, что делает. Тут никаких… проблем. Вы уж… не волнуйтесь.
И он повернулся снова. Мы кинулись за ним.
— Ты вот что, — говорю я. — Ты уж раз пришел, скажи, где она; затащили пьяную бабу, и рады. Давай говори.
Я держал его за рукав; мой черняво-бордовый стоял за моим плечом.
Рука того была как бы дряблая, но неуловимо и опасно, погружающе живая втайне. Чувствовался слабенький пот его.
— Ребят, я вам говорю, — терпеливо-сонно вновь начал он. — Где девочка, я вам не скажу. Она сама не велела. Вы понимаете? Она знает, чего хочет. Вы какие-то странные, ребята.
— Все же скажи.
— Да не скажу я. Идите домой. Она этого хочет.
Мы смотрели.
— Драться будем?
Он с полминуты смотрел на это молча.
— Зачем драться? Девочку я вам не покажу, — наконец отвечал он. — Она и не со мной. Что я, друга выдам? Вы считаете, это хорошо?
— Говори все же.
Так мы стояли некое время; но тут появилась кастелянша в черном халате — и с ходу начала:
— Здесь драться? Нет, нет. А ну разойдитесь.
Она схватила мою руку, отдирая от его рукава; он тотчас же сориентировался — лишь слегка дернул руку под ее отдирания — освободил ее и пошел — ушел: кастелянша преграждала мне путь: