До дрожи
Шрифт:
— Разве вы с ней не… — запинаюсь, потому что язык вдруг не поворачивается это вслух произнести.
— У них там что-то с Мотом, — отмахивается от меня Артём, даже не оборачиваясь.
— Уже с Мотом? У вас что? Конвейер? — язвлю я, пытаясь за едким тоном скрыть плохо контролируемую ревность.
Нет, не ревность, меня просто задело, но…чёрт!
— Опять не понял… Да и плевать, — рассеянно бормочет Артем будто сам себе и вообще не облегчая мои страдания. Вместо этого оборачивается и громко орёт на весь берег, сделав рупором ладонь, — Перваки! Все на берег к костру! Наумов сказал!
Ребята вокруг оживляются, подплывают к пляжу. Мы с Тёмой тем временем уже выходим из воды.
— А нам разве не надо к костру? — оглядываюсь на общую площадку с робкой надеждой.
??????????????????????????Мне так нервно идти с ним, я настолько уже не доверяю сама себе, что мне малодушно хочется этот момент оттянуть, хотя избежать его совсем я уже тоже не готова.
Стыдно признаться, но я хочу к нему в палатку. Хочу…И от ладони, которую он крепко зажимает в своей, горячей и крепкой, по всему телу чувственные токи бегут.
— Без нас разберутся, пошли, — нетерпеливо утягивает меня в темноту Артем, решая за нас двоих.
От побережья до палаточного лагеря минут пятнадцать, и это, кажется, самая длинная четверть часа в моей жизни. Артём так и не выпустил мою руку из своей. И, если, когда мы поднимались по широким выдолбленным в породе ступенькам на плато, в этом был какой-то практический смысл, то в степи, на узкой тропинке, подсвеченной уже лишь зарождающимися звездами на глубоком темно-сером небе, в этом нет никакого смысла, кроме одного.
Касаться.
Меня всю парализует от этого постоянного, такого требовательного касания. Ладонь нагрелась и вспотела, мышцы напряглись. Я попыталась было вырвать руку, когда мы поднялись, но Артём не дал, а только усугубил всё, переплетя наши пальцы. А я почему-то не стала возражать вслух.
Мы вообще всю дорогу молчим. И это не то лёгкое молчание, о котором пишут в книгах. Мол, вам легко и хорошо друг с другом, и слова не нужны. Нет.
Меня буквально размазывает напряженной вибрирующей тишиной между нами, заставляющей во сто крат ярче воспринимать каждый невербальный сигнал, который можно бы было скрыть за ничего не значащей болтовней.
Каждый наш шаг ломким эхом отдается в груди, шуршащий гравий, мнущаяся трава, общее шумное вразнобой дыхание, окутывающее тепло чужого тела, прохлада соленого ветра, запахи, отравляющие лёгкие, переплетённые пальцы, рука в руке…
Я кошусь на профиль Артёма, такой неожиданно серьёзный и резкий в сгущающихся сумерках, и мне до дрожи хочется про него что-нибудь узнать.
Но не покидает ощущение, что вот так, просто молча идя рядом, я узнаю гораздо больше. Во рту пересыхает от желания сбить градус напряжения и начать нести какую— нибудь чушь, лишь бы заполнить словами пространство вокруг. Но мне страшно разрушить это тягучее ощущение оголенного нерва. Его сложно выдерживать, но оно стОит того.
В лагере пусто, все на пляже. Черные, не подсвеченные палатки на поляне как инопланетные гигантские грибы. Только сейчас отпустив мою руку, Артем, присев, вжикает молнией и отбрасывает полог своего временного жилища. Залезает первым, чтобы включить подвешенный к низкому куполу походный фонарь.
— Алис, — его голос требовательный и заметно глухой, словно во рту во время нашей прогулки пересохло не только у меня.
Делаю глубокий вдох, будто собираюсь нырнуть на неизведанную глубину, и лезу следом.
34. Артём
Наблюдаю, как Алиска забирается ко мне в палатку. Её влажный темно-синий купальник не скрывает почти ничего и лишь подстегивает мою фантазию, пичкающую голову и без того слишком реалистичным картинками её обнаженного тела. Шумно сглатываю, дергая кадыком, когда усаживается на спальник напротив и вонзает в меня вопросительный, беспокойный взгляд.
— Ну, так и будем сидеть? — нервно поводит плечами через пару секунд. Прячет синие бездонные глаза за ресницами.
— Нет, — только и выдаю хрипло.
Бля, я так торможу.
Сижу и просто жадно пялюсь на неё. Кажется, я тяжело заболел, и болезнь моя стремительно прогрессирует. И я знаю, как она называется, но пока мне стремно признаваться в этом даже самому себе.
Алиса выгибает бровь, кивая на спальник и покусывая нижнюю губу. От неё тягучими волнами расходится плохо скрываемое смущение, я вижу, как зарделись щеки, как лихорадочно блестят синие глаза, но природу всего этого понять не могу, потому что с головой вязну в своих собственных переживаниях.
Может, просто раздражена…
Я должен что-то говорить, как-то её очаровать. Обычно такие вещи даются мне легко, и о них совершенно не надо думать — всё происходит само собой. А сейчас я вот думаю, и в голову не идёт ничего, от чего ощущаю себя потерянным дураком.
Я…Я не знаю, как понравиться ей.
Вот, чтобы не просто в углу зажать, а по-настоящему.
— Артём, мы договорились на массаж. Ты передумал? — ломким голосом интересуется Алиска и косится на выход из палатки.
Нет уж!
Тут же тянусь к пологу, опускаю его и вжикаю замком.
Никуда не пойдешь…
В последний раз облизываю чуть хмурящуюся Алису взглядом и вытягиваюсь на спальнике, рядом с которым она сидит.
В голове сладкой зовущей фантазией проносится, что я предпочел бы, чтобы она легла вместо меня. На спину. А я сверху, растолкав её бёдра коленом. Чтобы она обвила меня ногами, а я — смотрел бы ей прямо в глаза, когда вхожу. Только так.
Я никогда не был особым любителем миссионерской позы, но то, что раньше казалось её недостатками, при мысли об Алисе в ней, превращается в яркие достоинства: максимально возможный телесный контакт кожа к коже и возможность видеть её лицо и эмоции. Хочу пережрать их, чтобы до передоза, до тошноты. Хочу, чтобы вот прямо глаза в глаза, и еще меня обняла.