До февраля

Идиатуллин Шамиль

– Не сочиняй, – отрезала Аня. – И пару печенек мне оставь хотя бы. Всё, давай, я выдвигаюсь.

– О, спасибо, что напомнила, бегу доедать. Пока-пока.

Аня отложила телефон, некоторое время разглядывала разметавшиеся по полу бумаги, вздохнула, быстро собрала их в кипу подальше от края стола и потянулась выключить свет. Рука застыла в воздухе и легла на верхнюю папку-скоросшиватель, серого картона, заманчиво древнюю, пухлую и строгую по сравнению со скучными пластиковыми или растрепанными стопами на скрепках.

Аня открыла ее, быстро пробежала первые строки,

подняла бровь, перелистнула несколько пожелтевших страниц, хмыкнула, закрыла папку и аккуратно положила ее на пол рядом с креслом. Сдержать легкое кряхтение при этом не получилось: физические упражнения еще в школе давались Ане с трудом.

Она взяла вторую рукопись, пробежала начало, перебросила несколько листов, хмыкнула громче и уже не так бережно водрузила поверх первой забракованной папки. Взяла третью, вчиталась, застонала и разжала пальцы. Папка шлепнулась поверх первых двух и криво сползла на пол. Аня глянула вниз, явно выбирая между необходимостью поправить конструкцию и нежеланием трогать рукопись снова. Победила брезгливость.

Аня отряхнула руки, вынула из кармана санитайзер, но, прежде чем пустить его в дело, без особой надежды открыла очередную папку, выглядевшую поновее, пластиковую голубую. И неожиданно рассмеялась.

На титульном листе пачки, схваченной стандартным скоросшивателем, стандартным же шрифтом «Times New Roman» значилось: «У.К.-В. Недостойский. Наказание преступления».

Аня, ухмыльнувшись, открыла первую страницу и начала читать. Улыбка постепенно сошла, лицо стало внимательным, потом озадаченным. Аня перевернула страницу и, не отвлекаясь от чтения, медленно уселась в скрипнувшее кресло, убрала санитайзер и крем, потом так же медленно выбралась из куртки, не глядя расстегнула сапожки и стащила их.

Она забралась коленками на кресло и с детской жадностью пожирала текст, упершись локтями в стол. Аня часто дышала, пальцы бродили по виску, будто поправляя несуществующие очки. Другой рукой она прижимала уже отлистнутые страницы, которые норовили закрыться и отбрасывали на строчки густую кривую тень. Аня досадливо дернула рукопись ближе к лампе и, нахмурившись, перечитала: «Игра в изысканнораскиданный бисер, затеянная запятнанными краской листами и плотнокартонными объемами в мрачно зловонном аппендиксе за прямой лифтовой кишкой, сулила материальный выигрыш только неполноценному разумом существу».

Аня мотнула головой и решила: нет. Не так. Просто: коробки и пачки газет рассыпались по темному закутку за лифтом.

Глава пятая

Коробки и пачки газет рассыпались по темному закутку за лифтом. Свет из окон над лестничными пролетами сюда почти не доходил, зато были слышны возня, сопение и постукивание.

Квартирная дверь щелкнула замком и медленно раскрыла небольшую щель, перехваченную цепочкой. На площадке светлее от этого не стало: в квартире висел такой же полумрак, совсем не разбавленный излучением бормочущего телевизора.

Старуха, одетая в просторный цветастый халат, сердито рассмотрела из-за цепочки парня в синей униформе. Тот ползал

по плиточному полу, собирая газеты и то и дело задевая плечом, каблуком, коленом стенку, дверь квартиры или лифта.

– Чего надо? – вопросила старуха строгим басом.

Парень замер в неловкой позе, встал на колени и распрямился. Стопка собранных было листов тут же рассыпалась, порхая в разные углы.

– Я от мэрии, – сказал он почему-то чуть нараспев, виновато следя за одним из листов. – Пенсионерам подарки к празднику разношу. Упаковка лопнула. Простите, сейчас соберу и дальше пойду.

– Какому еще празднику?

– Так День пожилого человека.

– Он же осенью вроде.

– Всемирный осенью, а наш сейчас.

– Вечно у них так, – пробурчала старуха и не выдержала: – А что за подарок?

Парень пожал плечами.

– Не знаю, тут упаковано. Электроника какая-то, дополнительные каналы ловить вроде. Ну и газета с лотереей, она беспроигрышная, пятьсот рублей или тысяча. Мелочь, конечно…

Старуха перебила:

– Ничего себе мелочь. Пара таких мелочей – и полпенсии моих. Я вообще-то пенсионер, мне-то полагается подарок?

– А какая квартира?

– Шестая, написано же.

Она ткнула пальцем над цепочкой в сторону цифры на двери.

Парень, сдержанно кряхтя, встал, извлек из кармана на животе листок, сделал шаг к лестнице, ловя свет из подъездного окна, и изучил список. Парень был невысоким и тощим, не дерзил и явной угрозы не представлял, но старуха всё равно следила за ним в оба.

– Да, есть такая. Хорошо, что сказали. Вот.

Он подобрал одну из коробок, положил на нее газету, подошел к двери и протянул старухе.

Коробка в щель не пролезала. Парень, повертев, аккуратно поставил ее у порога и сказал:

– Потом возьмете.

Старуха метнула взгляд на коробку, на парня, снова на коробку и с подозрением спросила:

– А расписаться где-нибудь?..

Парень махнул рукой, огляделся и, помявшись, поинтересовался:

– Простите, а у вас ненужной веревочки нет? Ну или пояска там, провода. Мне бы связать, а то не дотащу.

– Поищу, – сказала старуха и захлопнула дверь.

Она щелкнула замком и некоторое время стояла, прислушиваясь, в чистенькой полупустой прихожей, где всей обстановки – половичок, рядом пара обуви, на вешалке плащ и зонт, чуть дальше столик с телефоном. Болботание телевизора здесь было громче, но из-за двери всё равно доносились возня и шорох. Старуха, стараясь не шуметь, сняла цепочку, медленно и почти беззвучно отщелкнула замок, приоткрыла дверь и выглянула.

Парень ползал, выстраивая стопки вдоль стены.

Старуха открыла дверь пошире, с трудом нагнулась, схватила коробку с пришлепнутой сверху газетой, затащила добычу в прихожую и с еще большим трудом выпрямилась.

Она бросила опасливый взгляд на дверь и сосредоточилась на коробке. Распаковать ее оказалось непросто: ногти скользили по скотчу, в несколько слоев залепившему все щели и кромки так, что поди найди кончик, который можно уцепить.

– Там ножом лучше, – сказал парень. – Помочь?