До и после Победы. Книга 1. Начало. Часть 2
Шрифт:
Наступление же немцев явно провалилось. Сначала 'танкистам' - Готу и Гудериану - не удавалось доказать, что необходимо быстро дойти хотя бы до Днепра, чтобы захватить мосты и плацдармы - немецкое командование опасалось, что большой отрыв от пехотных дивизий может привести к тому, что вырвавшиеся вперед танковые дивизии будут просто окончательно разгромлены. Потом, по мере высвобождения пехоты с уничтожения окруженных советских войск, командование все-таки разрешило частью сил продолжить наступление на Оршу. Но оно, как я писал ранее, прекратилось со встречным контрударом.
(В РИ немцы тоже не сразу решились продолжать наступление. Гудериан писал в своих мемуарах:
"9 июля ознаменовалось особенно горячими спорами относительно проведения предстоящих операций. Ранним утром на моем командном пункте появился фельдмаршал фон Клюге и попросил доложить ему обстановку и мои намерения. Он был совершенно не согласен с решением незамедлительно форсировать Днепр и потребовал немедленного прекращения этой операции, пока не подойдет пехота. Я был глубоко возмущен и упорно защищал свои действия. Наконец, изложив ему уже упоминавшиеся мною доводы, я заявил, что приготовления зашли слишком далеко и теперь приостановить их просто невозможно, что части 24-го и 46-го танковых корпусов в основном уже сосредоточены на исходном положении для наступления и я могу держать их там лишь очень непродолжительное время, иначе их обнаружит и атакует авиация противника. Я заявил далее, что глубоко верю в успех наступления и, если говорить в более широком масштабе, ожидаю, что эта операция закончит русскую кампанию уже в этом году. Мои целеустремленные разъяснения, видимо, тронули фельдмаршала фон Клюге. Хотя и неохотно, но он все же согласился с моим планом, сказав: "Успех ваших операций всегда висит на волоске".'
Обращу внимание на замечание о висящих на волоске операциях. В АИ волосок все-таки оборвался.
Гудериану вторил и Гот: начиная с 8 июля "стали непрерывно поступать тревожные сигналы о прорывах значительных сил танков противника. Хотя эти донесения оказались несколько преувеличенными, все же активность противника под Оршей вызывала у командования 4-й танковой армии некоторую озабоченность. 8 июля командующий 4-й армией приказал 2-й танковой группе прекратить форсирование Днепра и выйти на соединение с 3-й танковой группой, которая продолжала наступление на Витебск с юга. Однако настоятельные устные заявления командующего 2-й танковой группой, сделанные им 9 июля, о том, что операция по форсированию Днепра закончит русскую кампанию уже в этом году, одержали верх над предусмотрительностью..." - тут немцев насторожило наше наступление на Сенно и Лепель 5м и 7м мехкорпусами.
)
Но и тактика советских войск понемногу подтягивалась. Штабы были уже ближе к линии фронта, а не как в начале войны - за пятьдесят, сто километров - тут и не каждая рация достанет, и делегатами связи не набегаешься. Да и фронтовой штаб находился уже не в трех сотнях километров от штабов армий, как в начале войны, когда радиостанции армий до него зачастую просто не доставали - наши надеялись на проводную связь, которая с началом войны была зачастую перерезана немецкими диверсантами, да и немецкие самолеты чудили - выпускали на тросах кошки и, пролетая поперек воздушных проводных линий, обрывали провода (мы и сами нашли пару таких кошек, оторвавшихся от крепления после того, как они зацепились за крепкие предметы на земле, несмотря на то, что их концы были специально загнуты назад, чтобы скользили по поверхности).
Хотя, по идее, РККА имела линейку радиостанций, которая позволяла достреливать от Минска почти до границы - до Гродно было 250 километров на запад, до Белостока - 300 километров на юго-запад-запад, до Бреста - 320 на юго-запад. В принципе, характеристики аппаратуры позволяли поддерживать связь. Самой мощной радиостанцией была РАТ мощностью тысячу ватт в телеграфном режиме. Она предназначалась для связи между Генштабом и штабами фронтов, обеспечивая дальность до двух тысяч километров в телеграфном и шестисот километров в телефонном режиме. Вот только выпускалась она единицами штук в год - вроде бы больше и не надо (фронтов-то немного), но следующая по мощности - РАФ, при своих 500 ваттах в телеграфном режиме била на тысячу километров телеграфом и на 300 - телефоном. То есть на пределе она могла бы доставать от штаба округа до штабов армий - то, что нужно. Если бы только не атмосферные помехи, не действия противника, да и банальный недостаток радиостанций (в РИ - укомплектованность радиостанциями в звене Генеральный штаб - фронт -35%, в звене армия - корпус - 11%, в дивизиях - 62%, в полках - 77%, в батальонах - 58% - промышленность не поспевала за быстрым ростом числа соединений; еще бы годик-другой - и закупленное оборудование начало бы работать в полную силу, возможно, наконец приспособили бы нормально и массовое радиолюбительское движение, развернувшееся в стране еще с двадцатых годов, а то к нам попадали люди с длительным радиолюбительским стажем, но воевавшие в качестве пехоты - преступное разбазаривание человеческих ресурсов). Да и немцы, чуть завидев антенны, сразу набрасывались на них всеми силами - от авиации и диверсантов до банальных обстрелов артиллерией.
Так что вскоре все более-мене мощные радиостанции были выведены из строя. А сейчас, когда штабы сблизились, для создания устойчивых радиосетей было достаточно уже менее мощных радиостанций, которых и больше, и проще их маскировать и перемещать - теперь связь была уже более длительное время - главное, чтобы штабы и прочие абоненты не выпадали из зоны действия приема без того, чтобы не сообщить о предстоящем факте - тогда уж сообщения передавались бы через промежуточный узел - либо высланную специально радиостанцию, либо через находившуюся в данной местности радиостанцию какой-либо из частей. Наши все внимательнее относились к устойчивости связи - прочувствовали, насколько она важна для управления обстановкой.
Сильно изменилась и тактика нашей авиации. К сожалению, в первые дни войны советские ВВС были слишком растянуты вглубь страны - первый эшелон находился почти у самой границы - некоторые аэродромы были в зоне обстрела даже артиллерией противника. Второй располагался на удалении 250 км - а для И-16 это только долететь и тут же вернуться, да и то - для более тяжелых новых моделей дальности уже не хватало. Тут в первые дни могли работать разве что ЯКи да МиГи, но они были еще недостаточно изучены летчиками, так что те порой предпочитали вылетать на задания на знакомых еще не списанных И-16, оставляя новую технику на аэродроме - во многих полках было по два комплекта самолетов - старый и новый - и по одному составу летчиков - народ переучивался. Неудивительно, что столько самолетов было уничтожено на земле - на них просто некому было летать. Ну, это помимо проблем с воздушным наблюдением, координацией, способами применения авиации. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло - если категории счастья вообще применимы к войне - фронт быстро сдвигался на восток, поэтому чем дальше, тем все больше И-16х могло выполнять задания по прикрытию наших наземных войск. Третий эшелон вообще находился в 400-500 километров от границы.
Так что наши вступали в войну по частям, тогда как немцы, сосредоточив свою авиацию вдоль границы, воевали всем составом, обеспечивая еще и численное преимущество. Ситуация, сложившаяся на земле, повторялась и в небе. Так что, выбив нашу авиацию в двухсоткилометровой полосе вдоль границы, фашисты обеспечили себе там господство в воздухе, которым активно пользовались. Но недолго - уже с третьего-пятого дня войны сопротивление советской авиации все нарастало - подтягивались авиаполки, находившиеся в глубине страны и поэтому не попавшие под удар. Да и те, кто воевал с первых дней, проявляли чудеса героизма. Так, 1 июля в небе над Могилевым командир звена 161 го истребительного авиаполка старший лейтенант Н.В. Терехин, когда в воздушном бою израсходовал все боеприпасы, винтом своего истребителя отрубил хвостовое оперение гитлеровского самолета, тот потерял управление и столкнулся еще с двумя Ju 88. Терехин тем временем выпрыгнул с парашютом из поврежденного самолета и уже на земле с помощью местных жителей взял в плен экипаж одного из сбитых бомбардировщиков.
Немцы также отмечали сильное сопротивление наших летчиков. Генерал-майор Гофман фон Вальдау, начальник штаба командования люфтваффе, через 9 дней после начала войны отмечал: 'Качественный уровень советских летчиков куда выше ожидаемого... Ожесточенное сопротивление, его массовый характер не соответствуют нашим первоначальным предположениям'. Подтверждением этого стали первые воздушные тараны.
Один из полковников люфтваффе также говорил: 'Советские пилоты - фаталисты, они сражаются до конца без какой-либо надежды на победу и даже на выживание, ведомые либо собственным фанатизмом, либо страхом перед дожидающимися их на земле комиссарами'. Немцы - чудаки, еще не понимали, что только истреблением захватчика любыми способами мы, как нация, и выживали все предыдущие века.
Ожесточенное сопротивление наших летчиков привело к высоким потерям люфтваффе - только за первый день они потеряли до 300 самолетов, за первую неделю - 445 самолётов всех типов. Никогда до этого ВВС Германии не несли таких больших единовременных потерь. Как отмечали сами немцы, '...потери немецкой авиации не были такими незначительными, как думали некоторые. За первые 14 дней боев было потеряно самолетов даже больше, чем в любой из последующих аналогичных промежутков времени. За период с 22 июня по 5 июля 1941 года немецкие ВВС потеряли 807 самолетов всех типов, а за период с 6 по 19 июля - 477. Эти потери говорят о том, что, несмотря на достигнутую немцами внезапность, русские сумели найти время и силы для оказания решительного противодействия'.