До седьмого колена
Шрифт:
– Да пускай рисует, это корыто все равно не наше... Пускай тот лох, у которого Сохатый его дернул, сам с ментами разбирается. Прикинь, какой ему утром сюрпризец подвалит!
– Они немного поржали – не очень, впрочем, весело, – и вскоре Юрий услышал, как хлопают дверцы машины. Потом закудахтал стартер, взревел пожилой движок, «Нива» резко развернулась, зашуршав покрышками по асфальту, и через минуту ее прерывистое гудение затихло вдали. Тогда Юрий покинул укрытие, огляделся, подобрался, низко пригнувшись, к поезду, пролез под вагоном, выпрямился и зашагал куда глаза глядят.
Получасом позже он остановил такси и назвал водителю адрес дачного поселка, где с наступлением теплых
– Сдаюсь, – сказал ему Юрий, – монтировкой меня сегодня уже били, так что в приключениях я не нуждаюсь. Мне бы ванну и чего-нибудь поесть, а монтировка – это излишество, без которого я свободно обойдусь. А деньги на такси у меня есть. Показать?
– Не отдал, значит, деньги? – одобрительно проворчал таксист.
– Еще чего, – сказал Юрий.
Марина Медведева запустила руку в щель между спинками сидений, порылась в нашитом на одну из них кармане и выволокла оттуда новенький китайский термос, купленный днем в хозяйственном магазине в двух шагах от гостиницы. В термосе был кофе – крепкий, без сахара и еще не совсем остывший. Марина отвинтила пластмассовый колпачок, зубами вынула пробку и наполнила колпачок ароматным напитком. Затем поставила термос между колен, загнала на место пробку и, прикрыв глаза от удовольствия, сделала первый глоток.
Пить кофе, сидя за рулем маленького «Фольксвагена», оказалось совсем не так просто и приятно, как это иногда показывают в американских фильмах, где полицейские на дежурстве закатывают в салонах своих служебных автомобилей целые пиры с кофе и пончиками. Мешало рулевое колесо, термос и чашку некуда было поставить, и Марина не столько пила, сколько следила за собой, чтобы не облиться. Поэтому, допив наконец до дна, она испытала огромное облегчение и поспешила завинтить термос и убрать его от греха подальше на место, в карман на спинке соседнего сиденья. После этого она закурила и, неумело пряча красный огонек сигареты в ладони, стала наблюдать за новенькими дубовыми воротами в кирпичном заборе на противоположной стороне улицы.
Тревожные мысли продолжали одолевать ее с прежней силой, но она гнала их прочь: все равно, сколько ни думай, ничего умного не придумаешь, пока не увидишь все своими глазами. Смотреть и слушать Марина Медведева умела; она полагала, что, когда придет время, сумеет также и действовать. Правда, настоящая, непридуманная жизнь, бурлившая за стенами ее городской квартиры и вот этого загородного особняка, за которым она сейчас наблюдала, то и дело ставила ее в тупик, оказываясь на поверку совсем не такой, какой Марина привыкла ее считать. Восемь лет, проведенные в клетке, не проходят даром, даже если клетка сделана из чистого золота и выстлана банкнотами стодолларового достоинства. Да и раньше, до замужества, разве знала она, что это такое – настоящая жизнь?
«Вот только этого не надо, – морщась не то от собственных мыслей, не то от разъедавшего глаза сигаретного дыма, с досадой подумала Марина. – Настоящая жизнь, ненастоящая жизнь... Кто, скажите на милость, провел черту, кто сказал: вот эта жизнь настоящая, а вот эта – так, понарошку? Кто он, этот умник, присвоивший себе право судить, что правильно, а что нет? Конечно, с точки зрения моего драгоценного супруга и его приятелей, человек, безропотно идущий в тюрьму один, когда мог бы отправиться туда в теплой компании, живет понятиями ненастоящей, выдуманной, вычитанной из глупых книжек жизни. И тот, кто, вернувшись из тюрьмы, не стал мерить свою обиду на деньги,
Она на ощупь нашла в сумочке бумажник, не глядя, открыла его и посмотрела на засунутую в прозрачный целлулоидный кармашек фотографию. Света от горевших во дворе резиденции Медведевых фонарей хватало только на то, чтобы разглядеть смутные темные очертания человеческой фигуры. Снимок был чересчур узкий и длинный – не снимок, собственно, а половина снимка, отрезанная от групповой фотографии по настоянию ревнивого Медведева. На второй половине снимка, которая валялась где-то дома, в одном из старых альбомов с фотографиями, была изображена сама Марина – такая, какой она была десять лет назад. Половинку фотографии, которая хранилась у нее в бумажнике, Марина Медведева помнила до мельчайших подробностей. На ней был Андрей Тучков – молодой, смеющийся, влюбленный и беззаботный. Интересно, каким он стал, теперь? Конечно, прошлого не вернешь, но все-таки, все-таки...
Она раздавила окурок в пепельнице, подумала, не выкурить ли еще одну сигарету, но решила воздержаться. За последние сутки она выпила столько кофе и выкурила столько сигарет, что кофеин и табак утратили стимулирующий эффект и не вызывали уже ничего, кроме тошноты и тупой головной боли. Марина с удовольствием выпила бы сейчас коньяку, а еще лучше – ледяной водки, но момент для этого был самый неподходящий, и она решила, что потерпит. Она терпела долгих восемь лет, так неужели у нее не хватит характера продержаться несколько часов?
Марина покосилась на вмонтированные в приборную панель часы. Часы показывали восемнадцать ноль-три, и это было странно. Сначала она даже не поняла, в чем дело, а потом сообразила: машина была прокатная, и там, в родном гараже, кто-то, по всей видимости, снимал с нее аккумулятор, а потом не потрудился установить на часах точное время. Разобравшись, что к чему, Марина поднесла поближе к свету запястье с изящными золотыми часиками. Было начало двенадцатого. Вернув в сумочку бумажник, Марина нерешительно взялась за лежавший там же прибор, напоминавший портативную рацию. В общем-то, все, что имело хоть какое-то значение, она уже услышала, и слушать сальные шутки охранников мужа у нее не было ни малейшего желания. Но почему в таком случае они медлят, чего дожидаются?
Она уже готова была включить подслушивающее устройство, когда новехонькие створки ворот дрогнули и начали открываться. Между ними появилась темная щель, которая быстро росла. Потом там, за воротами, приглушенно заворчал мощный двигатель, блеснули ярким неоном фары, и на дорогу, лаково блестя, солидно и неспешно выкатился «шестисотый» Косолапого. Тонированные стекла мешали заглянуть в салон, но Марина и без того отлично знала, кто сидит внутри.
Она потянулась к ключу зажигания, но не стала заводить двигатель. Тяжелый черный «Мерседес», без видимых усилий набрав с места приличную скорость, быстро скрылся в отдалении. На повороте в последний раз сверкнули его рубиновые тормозные огни, и на улице снова стало тихо и пусто. Однако ворота в кирпичном заборе не закрывались; со своего места Марина хорошо видела охранника Виталия, который, стоя у ворот и держась одной рукой за створку, что-то говорил в глубину двора. В свободной руке у него дымилась зажженная сигарета, которой он лениво жестикулировал. Вид у него был, как у человека, который расслабляется, точно зная, что хозяев нет дома и что о его разгильдяйском поведении, выразившемся в курении на рабочем месте, они, хозяева, никогда не узнают.