До свидания, Светополь!: Повести
Шрифт:
Держась обеими руками за скрипящую дверцу шкафа, поднялся.
— Я спрашиваю, куда вы дели пластинки?
Костя не отрывал глаз от журнала.
— Зачем они тебе?
Это уже чересчур, подумал Сомов. Зачем они ему? Сын не хуже его знает, что для него эти пластинки. Фронтовые песни, Бернес, Шульженко… Когда-то покупал их на толкучке втридорога, предпочитая ещё зиму прощеголять в старом, перешитом из шинели пальтишке, но пластинки иметь. Пусть старые, пусть хрипят — может, именно этим они и дороги ему. Они не
Сомов волновался, а это было хуже всего. Спокойно и с достоинством надо говорить с ними. Он не пьян. Он немного выпил, но голова у него чиста.
Подошёл и размеренным, спокойным движением вытянул из рук Кости журнал. Сын бешено вскинул глаза.
— Зачем они тебе? — ещё отрывистей, ещё нетерпимей.
Сомов держал себя в руках.
— Я хочу послушать музыку.
Стиснул зубы, молчит, а сзади — голос Любы:
— Одиннадцать скоро — слушать!
«Окружают, — подумал Сомов. — В собственном доме — окружают».
— Я ничего от вас не хочу. Отдайте мои пластинки. — Смирив себя, не грозил — увещевал. — Я же не трогаю ваши вещи. Вот твой журнал. Я его не выбросил, а принёс, положил. А куда ты дел моих рыбок? — Они обязаны считаться с ним как с живым. Он заставит их считаться! — Ты оглох? Отвечай, когда спрашивает отец. Где рыбки? Почему вы уморили их?
Негромко, почти спокойно звучал его голос, но уже проступала в нем нехорошая вибрация.
— Это я виновата, — заторопилась Люба. — Они уехали, а я не знала, чем их кормить. Каши наварила.
Сомов слушал, не оборачиваясь.
— Дура! — процедил. — Двадцать пять лет живу и никак привыкнуть не могу, что жена у меня дура.
У Кости сжались кулаки. Пусть! Пока он жив, он хозяин в этом доме. Жаль, сигареты нет — закурил бы сейчас, прямо на глазах у них, и попробовали б они воспрепятствовать! Не родился ещё такой человек на свет, который командовал бы Павлом Сомовым.
— Откуда я знала, что они едят у тебя! Каша хорошая была, я сама ела.
— А ты и дерьмо будешь есть.
Из кухни прошествовала Галочка — в стёганом красном халатике, которого он не видел ещё, в бигудях. Взяв что-то с туалетного стола, с тем же гордым видом вернулась обратно. Сомов вспомнил дневную стычку из-за рублей. Не помирились, стало быть… Вот так и живут, с отчаянием подумал он. Рубли, жратва, мягкая постелька… И в то же мгновение, прерывая тягучие объяснения матери, взвизгнул Костя:
— Не смей оправдываться перед ним! Он недостоин, чтоб ты оправдывалась перед ним. Сдохли твои рыбки. Ясно? Сдохли!
Сомов трясущимися руками искал палку.
— Я поколочу тебя, — тихо выговорил он. — Ты… Я поколочу сейчас.
Добравшись до книжного шкафа, слепо шарил вокруг, но палка не находилась. А возле сына уже топталась Люба, загоняла, точно наседка, растопыренными руками.
— Костя… Не надо,
В сторону отодвинул он её, смело вперёд шагнул. Сомов нащупал наконец палку. Сын глядел на него с вызовом и гадливостью.
— Ну? — презрительно сказал он. — Думаешь, тебя боится кто?
— Я… — Что-то стояло в горле, и он никак не мог проглотить это. Повертел шеей, помогая. — Я никогда не бил тебя, но ты вынудишь. Возьму перед смертью грех на душу.
— Перед смертью! — горько передразнил Костя. —Если б смерти боялся, не вёл себя так. Напился, как дурак, на поминках. Плясать пошёл.
— Это тебя не касается— решительно возразил Сомов. — Это мой брат умер, и тебя не касается, что я делаю.
— Твой брат! Да тебе плевать на брата, на всех плевать! Всю жизнь только для себя жил. Ты ведь и поехал, чтобы выпить да погулять, а похороны для тебя предлог только.
— Предлог? — От возмущения Сомов потерял дыхание. И это говорит его сын, его Костя! Судорожно ощупывал карманы, ища таблетки Сергея Сергеевича.
Костя был бледен, но уже владел собою.
— Ладно, ложись. — И повернулся, собираясь уйти, но Сомов грозно остановил его.
— Нет, ты постой! — Он нашёл таблетки, сыпанул несколько в рот. — Не беги, — сказал он. Теперь, чувствовал он, у него хватит сил до конца довести разговор. — Объясни мне, как это — предлог.
Но Костю теснила и оберегала Люба:
— Не надо, Костя, иди. Слышишь, Костя…
— А ты молчи, квочка! — задребезжавшим голосом приказал Сомов. — Ступай к кастрюлям своим.
Сын опять вскинул голову.
— Что ты хочешь услышать от меня? Да, смерть дяди Мити была предлогом, чтобы напиться. Погулять и напиться. Это ведь на твоём лице было написано. И все это поняли: и я, и твой врач — все. Ты обрадовался, когда услышал. Мне было стыдно за тебя, я хотел повернуться и уехать.
Сомов даже поуспокоился — так очевидно нелепо, так чудовищно было это обвинение.
— Обрадовался, что умер Митя? — Раздельно, отчётливо выговаривал каждое слово, — быть может, они с сыном просто не понимают друг друга?
— А то нет! Да я заранее знал, что так будет. Ехать не хотел — тётя Валя заставила.
Вот оно что! Если б не Валя, ему даже не сообщили бы о смерти брата. Или сказали б задним числом, после похорон. И все это — его сын, его Костя… С усилием придвинул Сомов стул, сел. С чего началось все?
— Обожди, не уходи, — предупредил он.
С чего? Рыбки, пластинки… Все это неважно, мелочи. Главное теперь было в другом. Неужели его Костя такой? Не может быть! Вон ведь как рыдал сегодня на скамейке! Не может быть! Но не ослышался же он, сын действительно вылил на него эту несусветную ложь. Я обрадовался смерти Мити!.. В белой горячке не додуматься до такого! Они приехали за мной, потому что заставила Валя…