До свидания, Светополь!: Повести
Шрифт:
И опять не ответил Сомов, лишь украдкой от сына погрозил слабым кулаком.
На перекрёстке разминулись: они — прямо, Старовайтов налево, и вдруг, в пику всем правилам, подвергая себя риску штрафа и дырки в талоне, два раза коротко, звонко просигналил — его, Сомова, приветствуя. Егор аж присвистнул от изумления.
Ехали по Жуковского. Сомов, растроганный, как-то разом обмякший весь, смотрел на знакомые дома, на деревья, которые хоть бы чуть подросли за время его отсутствия, на стеклянную кондитерскую, где покупал лакомства для Маи, — смотрел, и ничего уже не казалось ему чужим и странным. «Живой, живой!» —
— Направо сейчас, — сказал Костя.
Алафьев обидчиво усмехнулся: это вы мне говорите, где живёт дядя Паша Сомов?
Свернули на свою улицу.
Маи дома не было — Сомов понял это ещё в коридоре, едва сын ключами зазвенел. Не засадили же одну в квартире! И все-таки, войдя, огляделся. На вешалке — короткое белое пальтишко с золотыми пуговицами, туфли стоят, в углу валяется пластмассовый Буратино с оторванной ногой. Сомов не пошёл дальше. Тяжело опустился на табуретку — на том самом месте, где восемь месяцев назад сидел «под мухой» в мокрых носках, и все ругались на него, а Мая принесла ему тапочки. Всего полторы недели пробыл тогда дома…
— Иди ложись, — сказал Костя.
Сомов с усилием поднял голову.
— Где Мая?
— Мая у бабушки, — тотчас, словно ждал этого вопроса, ответил сын.
— Папа, идите! — безмятежно позвала из комнаты Галочка. — Я постелила вам.
— У Маи две бабушки, — выговорил Сомов. И Любы нет…
— Мая у Галиных родителей, — отрывисто пояснил Костя.
— Почему? У нас разве места…
— Ас кем её у нас! — перебил сын, — Мама готовит с утра.
— Что готовит? — машинально спросил Сомов.
— Не знаю что. У дяди Мити. — Он щелкнул выключателем и исчез в ванной, но через секунду приоткрыл дверь: — Ты будешь мыться?
Не на сына смотрел Сомов — на то место, где стоял тот минуту назад. Они и тогда не подпускали её к нему, бдительно следили, чтобы ненароком не коснулся её, а теперь и вовсе упрятали — до завтрашнего утра, пока он не уберется отсюда. Что ж, они правы. Он не собирался ни целовать её, ни брать на руки, но все же так спокойнее. Правы! Одной рукой держась за палку, нагнулся, стал медленно расшнуровывать туфли. Перед ним оказался на корточках Костя — и когда это он вышел из ванной? Сомов позволил. Откинувшись, смотрел на безногого Буратино. Все правильно, он ведь и раньше знал, что никогда больше не увидит внучку…
— Тебе надо отдохнуть. Пойдём! — Сын норовил поднять его обессилевшее тело.
— Куда? Оставили бы в покое его! Что-то собирался он сделать…
— Похороны в четыре. Тебе надо отдохнуть.
Сомов не шевелился. Тогда сын крепче обнял его за талию, но отец с мольбой отрицательно покачал головой. Так спокойно и хорошо было ему в Тармане, на своей койке, — зачем его сорвали и привезли сюда? Умер брат, ну и что, Плуталкин тоже умер,
— Подожди, — попросил Сомов. — Я посижу немного.
— Тебе лучше лечь.
Болезненно покривил Сомов губы. Почём знать им, что лучше ему, а что хуже?
Из комнаты вышла Галочка, по другую сторону встала — как арестовали.
— Пойдёмте, папа. Я вам постелила.
Они взяли его под руки, но он опять покачал головой.
— Подождите. Какой номер у Старовайтова?
— У какого Старовайтова? — сказал Костя, и как ни смирял голос, досада прозвенела-таки в нем. Сомов понял, что надо подчиниться. Он помог им поднять себя и пошёл, куда они хотели, а сам все вспоминал, что он собирался сделать.
Они положили его на кровать, прямо в костюме, на синее, с красными квадратами покрывало — Галочка наспех накинула его поверх разобранной постели. Глубоко, долго и плавно проваливался он в бездонную перину. В комнату неслышно вошла Мая. В руках у неё безногий Буратино. Стоит в коротком платьице, с бантом на голове и говорит, говорит что-то. Подкрадывается Рогацкий в больничном халате с пятнами от росы, хватает Маю и несёт куда-то, а она тянет ручонки к деду и ещё торопливей, ещё отчаянней шевелит безголосыми губами. Только теперь уже это не Мая, а его девочки, Маша и Катя. В пламени и дыму мечутся они. В последнем нечеловеческом усилии бросает к ним Сомов своё беспомощное тело и просыпается. Светло, какие-то перевёрнутые стекляшки, шнур висит.
— Вам плохо? — голос Галочки. Откуда она здесь? Он смотрит на неё и все вспоминает. — Может, ещё подушку?
Дыхание сбилось, и он, как нянька ребёнка, бережно пестует его. Неужели до самого конца будет преследовать его этот кошмар? Неужели так и не простится ему, что он жив, а они, которые родились от него и позже его, — умерли?
Глазами показывает на стекляшки.
— Что это?
— Бра. Мы с Костей купили.
Снизу её лицо кажется сплющенным, ноздри… Сомов отводит взгляд.
— Сколько я спал?
— Вы совсем не спали, — удивленно говорит Галочка. — Только легли.
В кухне звенит чем-то Костя.
— Спал, — мягко возражает Сомов и старается глядеть на неё так, чтобы не видеть ноздрей. — Не хочу больше.
И впрямь совсем бодрым чувствует себя. Без усилия вспоминает, что собирался он сделать. Выпить таблетки Сергея Сергеевича — вот что. Просит принести глоток воды, а сам осторожно перекатывается в перине на бок, садится. Галочка зовёт Костю.
— Ну что ты, папа! — В руке у сына чайник. — Почему ты не лежишь?
— Належался, хватит. — Сомов достал из кармана пузырёк с таблетками. — Водички дал бы отцу.
Выпив лекарства, самостоятельно поднялся и без палочки, которая осталась где-то на кухне, пошёл по квартире.
— Оставь его, — резко сказал жене Костя. — Пусть делает что хочет.
А он ничего не хочет. Только посмотреть…
Шкаф с треснувшим зеркалом… Бахромистая оранжевая скатерть… Огромный фикус между окон с огрызками яблок в кадушке — все по–старому. Вот только Мити нет. Неужели нет? Скорей бы туда, в Митин дом, чтобы собственными глазами убедиться… В чем? Этого Сомов не знал. В чем убеждаться, раз уж нет человека?