До свидания, Светополь!: Повести
Шрифт:
— Я не об этом, что вы! То есть у нас не курят, но я не об этом. Курите, если… Я о вашей просьбе. У нас не принято… Вот, возьмите сами.
Он протянул под столом рубль. Педагог напряжённо глядел на бутерброд с сыром.
— Что там? — выговорил он. — Деньги?
— У нас нельзя, — мягко повторил Аристарх Иванович. — Вы сами возьмите. Потом отдадите, когда будет.
Ему хотелось подчеркнуть, что это не подаяние, что он в долг даёт и, стало быть, ничего унижающего нет в этом, но вышло, почувствовал, будто напоминает о необходимости вернуть деньги.
Молча
— Куда вы? — А затем, отчётливо выговаривая каждое слово: — Я вовсе не отказываюсь от ваших денег.
И протянул поверх стола растопыренную руку.
Отдав рубль, Аристарх Иванович незаметно ушел к себе. Сдачу ведь преподнесёт — с него станет…
Надо было готовить бутерброды, но он сидел не шевелясь, положив руки на журналы, в которых сделал записи мальчик-«ревизор». Он очень устал сегодня, а день ещё не кончился, его ждало трудное объяснение с Поповой. На мгновение почудилось, что деньги, которые предстояло вернуть вечером, волшебно исчезли из стола. Помешкав, выдвинул ящик. Три пятирублевые бумажки, уже не влажные — высохли, лежали на месте.
Хорошо бы заболеть сейчас — ведь он тоже выкупался вчера в холодной весенней воде… Заболеть и — завтра, послезавтра, всю длинную неделю, что началась сегодня, проваляться в постели. А за семь дней может случиться многое… И ещё об одном преимуществе внезапной болезни успел подумать он: в случае чего сегодняшнее его поведение само собой объяснилось бы дурным самочувствием.
Не заболеет, нет. Простудные болячки почему-то не липнут к нему. Аристарх Иванович вяло улыбнулся: «Пожалел о чем…» В кабинет заглянула дурашливо улыбающаяся Карловна.
— Там бутербродики кончились. Сказать просила…
Она никак не называла Попову — ни по фамилии, ни по имени.
Аристарх Иванович кивнул. Карловна не уходила.
— Хорошо, я понял, — с раздражением сказал он. — Я понял, идите.
Когда, приготовив бутерброды и уложив их на витрину, вышел в зал, стакан у Педагога был снова пуст и снова он выжидательно смотрел в его сторону.
— Одно слово! — произнёс он, нетвёрдо подняв руку.
Аристарх Иванович с сжатыми губами подошёл к столу.
— Я могу истратить весь рубль? Или… — он вопросительно умолк.
— Как хотите. Это ваши деньги. Как хотите.
— В каком смысле — мои?
— В самом прямом. Отдадите, когда будут.
Педагог неотрывно глядел на него воспалёнными нетрезвыми глазами с красными трещинками на белках.
— Я доставляю вам удовольствие?
Аристарх Иванович почувствовал, как прилила кровь к лицу.
— Мне? Почему мне?
— Тогда извините. Я полагал, что ублажаю ваше тщеславие. Преподаватель истории или географии, как вы изволили выразиться, и клянчит рубль. На вино.
— Зачем вы! — тихо сказал Аристарх Иванович. — Всякое может быть. Я всегда рад помочь. Любому. Да и вы, наверное, так…
Словно оправдывается… За что? Педагог улыбался.
— Ну как знаете!
Он жалел, что дал рубль, жалел о своей откровенности,
Взяв стакан, Педагог размеренным шагом направился к стойке. Аристарх Иванович умышленно не ушел из зала — чтобы Педагог не вообразил, будто он сбежал от него. И лишь когда тот с полным стаканом вернулся к столику, неторопливо скрылся в подсобке.
Не прошло и четверти часа, как Педагог, постучавшись, приоткрыл дверь кабинетика:
— Разрешите?
Аристарх Иванович знал эту преувеличенную вежливость в нетрезвых людях — ничего доброго не предвещала она.
— Мыслите о нравственном облике сына?
А сам медленно на стул посмотрел.
— Садитесь, — пожав плечами, разрешил Аристарх Иванович.
— Благодарю. Я не задержу вас надолго. — Он осторожно опустился на стул, — В отличие от вас, я уже не думаю о своём нравственном облике. Как вы могли только что убедиться в этом… И о нравственном облике дочери тоже.
В зале шумели. Не скандал ли назревал там? Аристарх Иванович вспомнил Гринчука, его взгляд, полный недоумения и напряжённости.
— В отличие от вас, — внятно повторил Педагог. — Вы нравственны, вы молоды. Вы оптимистично смотрите на жизнь. Вас зовут Аристарх… А вот отчество забыл.
— Иванович.
Педагог болезненно улыбнулся.
— Именно такое и забывается. Иванович… Так вы знаете, почему вы молоды? Вы не слушаете меня?
— Слушаю. Но у меня работа.
Гул в зале поутих, но, кажется, это не обрадовало, а огорчило Аристарха Ивановича.
— Я не задержу вас надолго. Я хочу сказать, почему вы молоды. Ведь вы уже не молоды, разумеется — нет, но вы — молоды. Вы молоды, потому что верите, что можно изменить что-то. Себя, например. Свою жизнь. Пока человек хоть вот на столько верит в это, он молод. Я логично рассуждаю?
Он достал сигарету. Аристарх Иванович беспокойно взглянул на неё.
— Не волнуйтесь, — сказал Педагог. — Я не стану курить. Вы только запомните, пожалуйста, что я рассуждаю логично. Это пригодится. — Он медленно повертел головой, выпрастывая шею из воротника мятой рубашки. На шее темнела ссадина, должно быть от бритвы. — Я сказал ещё — вы оптимист. Знаете, почему вы оптимист? Потому что вы разочаровались в себе, но только в себе, а не в окружающем вас прекрасном мире.
— Почему вы так решили?
Педагог посмотрел на него с довольной усмешкой: заговорил-таки.
— Почему? Потому хотя бы, что вы казните себя. Человек, который разочаровался в прекрасном мире, не казнит себя.
В счёты уперся его взгляд. А Аристарх Иванович, болтун, опять не удержался:
— Когда я казнил себя?
Педагог слегка раскачивался на стуле.
— Не знаю когда. Наверное, всегда. — Он оторвал взгляд от счётов. — Даже в мелочах нельзя поступаться совестью. Даже мысленно. Даже подумать нельзя скверно без того, чтобы это не отразилось на тебе. Помните? За все платить надо. Помните? Я ведь вас цитирую. Это ваша теория.