Доблестная шпага, или Против всех, вопреки всему
Шрифт:
Один из таких болтунов даже поздравил г-на де Парделана:
— У вас уже есть одна жемчужина, — сказал он, намекая на Диану, — теперь у вас их будет две.
На сей раз Арман-Луи соизволил посмотреть на м-ль де Парделан. Она показалась ему такой, какой она и была в действительности — самой любезной и самой совершенной из всех женщин, каких он успел увидеть (разумеется, исключая Адриен): маленький тонкий нос, синие глаза, ясные, выразительные, искрящиеся; ротик, который не надо было открывать, чтобы убедиться в его красноречии; шея богини, густые волосы, золоченые солнечным лучом, гибкий стан, гармония движений. Когда Диана смеялась, на её щеках появлялись розовые ямочки — это была одна из тех нимф, которых поэты заставляют вечно улыбаться в своих эклогах; серьезная — она была принцессой.
— Да она очаровательна, восхитительна!.. Просто фея!.. — восторгался Арман-Луи.
— И ты это заметил только сегодня? — спросил Рено, тяжело вздохнув.
— Но тогда почему всех занимает мадемуазель де Сувини? — воскликнул Арман-Луи, который от всего сердца желал, чтобы весь свет смотрел только на м-ль де Парделан.
А сколько тревожных и мучительных чувств испытал он, начиная с визита г-на де Паппенхейма в Гранд-Фортель! И вот опять теперь нахлынули они на него, с новой силой, но более неотступные, более раздражающие. Каждый день слабое, но настойчивое желание перерезать кому-нибудь горло приходило ему на ум. Однажды утром он хотел убить дворянина, приехавшего из Финляндии, которого слушала м-ль де Сувини. На следующий день он уже горел желанием вызвать на дуэль померанского сеньора, с которым она танцевала. И вообще ему постоянно хотелось, чтобы замок вспыхнул огнем, и ему представился бы случай схватить Адриен и скрыться с ней.
Однажды, случайно беседуя с одним заезжим сеньором у г-на де Парделана, Арман-Луи не преминул похвалить прелести, лицо, ум Дианы. Ничто не сравнится с этой очаровательной особой, говорил он. Эта неподражаемая грация, эти глаза, прекрасней которых не сыскать! Но сердце его пронзили слова сеньора, сказанные в ответ:
— Вы правы, но её кузина, мадемуазель де Сувини, не менее соблазнительна!
«Кому вы говорите это?!», — подумал бедный Арман-Луи.
Г-н де Шофонтен тоже не забыл отмечать достоинства, которыми природа наградила м-ль де Парделан. Он не мог оторвать от неё глаз, он просто страдал.
— Возможно ли, — говорил он иногда, — что такими волосами, такими прекрасными зубами, столь прелестными ручками, столь чистым лбом и ротиком, похожим на розу, наделена гугенотка, и кстати точно такая же гугенотка, как твоя кузина Адриен, милый мой еретик. Спрашивается, о чем думают святые в раю, когда они позволяют себе подобные вещи?
А потом он вздохнул:
— О, бедный мой Господь милосердный! — уже более заунывно продолжил Рено. — А ведь сколько уродливых католиков есть на свете, о которых ты не думаешь!
Однажды вечером он вошел в комнату г-на де ла Герш с мрачным видом.
— Девятидневные молитвенные обеты и восковые свечи не помогают мне, — сказал он. — Надо, чтобы я исповедался. Выслушай меня. Я попал в дьявольскую западню: я влюблен в презренную гугенотку, красивую как нимфа, прекрасную как мадонна.
— Ты? Неужели и ты, мой бедный католик? — сказал Арман-Луи, понимающий все.
— Да, я сам! Моя душа стала добычей дьявола. Пусть я погибну, но я изгоню его. Мой повелитель, Бог Фехтования, подал мне одну мысль, которой я хочу воспользоваться безотлагательно.
— Ну, выкладывай свою мысль, твою идею.
— Я понял, что безумно люблю мадемуазель де Парделан! Какой позор на мою голову!..
— Странно было бы, если бы ты этого не понял!
— Говори это себе, проклятый! Ну ладно! Так вот какая идея: я хочу немедля заставить себя поклоняться другой. Это будет моей карой.
— Ах, так вот что советует тебе Бог Фехтования?
— Не смейся, презренный еретик! Бог Фехтования сделал то, что ужасный Кальвин, твой друг, не смог бы сделать: лекарство здесь, в этом замке.
— В этом замке?
— Да, в Сент-Весте: это молодая дама, говорят, она вдова.
— Баронесса д`Игомер?
— Она самая. Баронессе двадцать пять лет, именно подле неё я и хочу покаяться, в этом мое наказание.
— Красивое наказание.
— Тем лучше: кара будет полной!
Арман-Луи совсем не понимал, каким образом красота баронессы могла наказать Рено более основательно. Пока он искал разрешение этой загадки, г-н де Шофонтен вылил флакон душистой воды на свои руки, волосы, платок, одежду и вышел, должно быть, принимать наказание от молодой вдовы.
В это самое время в замке Сент-Вест находился молодой сеньор из Брабанта, к которому Арман-Луи испытывал чувство особой ненависти. Говорили, что сеньор — доброволец в армии, отданной императором Фердинандом под командование знаменитого и непобедимого графа де Тилли.
Барон Жан де Верт напоминал графа де Паппенхейма отвагой, спесью и высокомерием. Но, кроме того, он отличался своим бахвальством, несдержанностью языка, что, впрочем, было странным для человека, прославившегося своей храбростью, чему были сотни свидетелей, и своими десятью боевыми ранами.
У Жана де Верта был надменный взгляд, язвительные слова, а в лице — выражение лукавства и жестокости, столь ненавистное г-ну де ла Герш. Его манеры были отмечены печатью наглости и хвастовства. Он мог бросить золотой дукат конюху, который прилаживал сбрую его лошади, и почти тотчас же нанести ему жуткий удар хлыстом при малейшем промедлении или небрежности. Если молодая девушка, служанка или садовница, к которой он только что обратился с игривым словом, вдруг норовила убежать, он хватал её за руку или за талию так грубо, что под его пальцами на теле оставались синяки.
Таким образом, в сеньоре Жане де Верте соединялись спесь тамплиеров, бахвальство офицера, выслужившегося из рядовых, необузданный нрав, пиратская свирепость и вместе с тем дерзость и ум.
Что заставило Армана-Луи остерегаться всех этих плохих и хороших качеств барона — так это то, что Жан де Верт заприметил м-ль де Сувини.
Г-н де Шофонтен, со своей стороны, уверял, что Жан де Верт будто бы неравнодушен и к м-ль де Парделан.
— Ах, что за удовольствие было бы рассечь его лицо на четыре части! — сказал Арман-Луи.