Доблестная шпага, или Против всех, вопреки всему
Шрифт:
— Пошли! — согласился Арман-Луи.
Г-н де ла Герш беспрестанно украдкой посматривал на м-ль де Сувини, которая выглядела вполне спокойной. Возможно ли, что её вырвали бы из его рук и, едва они покинули Францию, недруги насильно увезли бы её далеко от него? Разумеется, никто не сможет похитить её, пока он жив, но потом, что станется с ней потом, если его убьют?
Рено толкнул его локтем и молча указал пальцем на широкий каменный герб над городскими воротами, на котором были рельефно высечены две руки, стиснутые в дружеском рукопожатии. Это означало, что путники пришли в Антверпен.
— Быстро в порт! — не раздумывая предложил Арман-Луи, с чем все молча согласились.
Улочка вывела их к берегам Шельды — на реке было множество лодок и судов, столько же, сколько вверх, шло вниз по течению. У причалов всюду валялись бочки, ящики, тюки. Какой-то человек в тени писал на коленях.
Арман-Луи подошел к нему и вежливо спросил, не знает ли он судно, готовое к отплытию в Швецию.
— Вчера туда отправилось одно, в Стокгольм, — ответил человек.
— Вчера — это слишком рано, — сказал Каркефу.
— Еще одно через месяц, пойдет туда, в Торнео.
— Через месяц — это слишком поздно, — сказал Рено.
В конце концов они выяснили, что никакое судно не отправится в северном направлении раньше, чем через восемь дней.
Рено предложил покинуть город и продвигаться вперед до тех пор, пока лошади смогут нести их, затем заменить их по дороге, купить других и таким образом добраться до Роттердама.
Арман-Луи посмотрел на Адриен.
Она сделала усилие, чтобы подняться, побледнела и вновь опустилась на свое место. Жара, длительные скачки, подобные последней, жуткие сцены схваток, при которых она присутствовала, измучили её.
— Оставьте меня.., — сказала она. — Я — ваша опасность… Ваша погибель. Когда я останусь одна, я найду себе пристанище, которое какая-нибудь милосердная душа предоставила бы мне…
Она ещё не закончила говорить, как г-н де ла Герш бросился к её ногам с тревогой в глазах, мольбой на устах.
Что касается г-на де Шофонтена, он прохаживался взбешенный, сдвинув шляпу на брови.
— Вас покинуть, мадам?! — воскликнул он. — Что сказал бы покойный маркиз де Шофонтен, мой отец, который умер со шпагой в руке? Разве поступают подобным образом люди, у которых есть сердце?
Адриен протянула свои руки обоим друзьям.
— Что ж, ладно! — сказала она со слезами на глазах. — Останемся вместе. Я готова идти туда, куда пойдете вы, упасть там, где вы упадете.
— Лучше всего и самое простое, между прочим, скрыться там, где многолюдно, — снова предложил Каркефу. — Сейчас мы находимся в квартале, который подобен муравейнику; останемся здесь. Только, по-моему, было бы благоразумным всем нам переодеться в другое платье. Другое оперенье — другая птица!
— И одновременно подыскать ночлег, — вставил Рено. — Я не знаю ничего худшего, чем спать под открытым небом, особенно когда льет дождь.
Они остановили свой выбор на трактире с двумя выходами, расположенном на отдаленной улочке. Доминик и Каркефу, занимавшиеся поисками новой одежды, вернулись вечером с огромными узлами на плечах.
— У этой одежды, которую я примерял, — сказал Каркефу, — какой-то странный запах тюрьмы, который навевает мне кошмары. А от вашей, господа, пахнет карцером. Ну ладно, все равно придется нам влезть в другую шкуру.
Когда путешественники вновь появились у причалов переодетыми, их приняли за беглых валлонских офицеров, недавно покинувших армию Тилли.
Каркефу облачился в серый драповый плащ с ярко-красной оторочкой и вовсю важничал.
12. Добрый самаритянин
Четыре дня четверо кавалеров и их подруга жили благополучно, без приключений.
Никакие люди с подозрительными физиономиями поблизости от них как будто бы не появлялись. Каждый из них по очереди ежедневно наводил справки об отправлении судов; оставшиеся в трактире охраняли Адриен.
Каждое утро и каждый вечер несколько кораблей поднимали паруса, но одни отбывали в Португалию, другие в Италию, третьи в Америку. Никакое судно не собиралось отплывать в Швецию или Данию, или в Норвегию.
— Торговля замерла, — сказал Каркефу.
Арман-Луи буквально считал часы. Всякий раз, когда он слышал звон колоколов собора, ему казалось, что пробил час его заключения под стражу. Он вспоминал о Гранд-Фортеле. Зачем позволили они тогда уехать графу де Паппенхейму?
Рено говорил, что не сомневается в том, что наемники сеньора Матеуса Орископпа потеряли их след. Но веры в это в его словах было больше, чем в душе.
— Если они будут очень долго искать, им это надоест, — уверял он.
Трижды в день он предлагал поехать в Голландию.
— Господин маркиз, не забывайте, что нас могут схватить на границе, — ответил неутомимый Каркефу.
Среди обитателей трактира, в котором они остановились, был человек лет шестидесяти, ещё довольно крепкий, хотя весь седой. Он степенно поднимался и приветствовал Адриен всякий раз, когда она проходила мимо него. Потом он провожал её глазами. Однажды, когда она недоуменно посмотрела на него, устав от этих его знаков внимания, он сказал ей:
— У меня была дочь, похожая на вас лицом и голосом. Бог дал мне её и Бог отнял. Да святится имя ее!
— Дочь? — повторила взволновано Адриен.
— У меня их было две, два чистых ягненка, точно два цветка расцветшие в один и тот же день на одном и том же стебельке. Всемилостивейший Бог оставил мне одну. Хотя это утешение несоизмеримо с горем утраты. Я увидел вас и заплакал, вспомнив о кающейся Магдалине. Да продлит Бог ваши дни!
И, сказав так, старик удалился.
— Вот гугенот, которого я попытался бы обратить в свою веру, если бы у меня было время, — сказал Рено, погрустнев.