Доблестная шпага, или Против всех, вопреки всему
Шрифт:
Потом она заговорила вдруг изменившимся голосом, положив холодную руку на плечо Арману-Луи.
— Есть вещи, о которых я никогда не говорила графу де Вазаборгу, потому что граф де Вазаборг слишком доверчив, и он вряд ли поверил бы, что такое возможно. Вам, его другу, я скажу: рядом с ним есть человек, которому он открывает свою душу, но который его ненавидит. Всюду, где вы увидите этого человека, будьте начеку! Речь идет, быть может, о жизни Густава-Адольфа.
— Назовите мне имя этого человека! — проговорил г-н де ла Герш.
— Вы видели
— Не тот ли это высокий всадник, помчавшийся вдогонку за капитаном Якобусом?
— Он самый.
Потом сделав над собой усилие, и покраснев под вуалью, она тихо проговорила:
— Он любил меня… Вы понимаете?
— Что ж! — сказал г-н де ла Герш. — Рассчитывайте на меня!
В этот момент его эскадрон пришел в движение. Маргарита указала ему на знамена, которые развивались на берегу. Он склонил свою шпагу перед ней и поскакал туда.
Вскоре раздался последний артиллерийский залп, известивший о том, что последний батальон только что покинул сушу. Ветер раздувал множество белых парусов, рассеянных по морю. Флот удалялся, выстроившись в порядок у горизонта.
Король, стоя на корме флагманского корабля, смотрел на уходящие вдаль берега Швеции. Его глаза пробежали по беспорядочной толпе. На отдаленном пригорке виднелась черная точка.
— Все говорят об этой женщине, молящейся там, на пригорке, — сказал король г-ну де ла Герш, которого он не отпускал от себя.
— Да, — ответил Арман-Луи взволнованным голосом.
— Несомненно, это мать, ну, а может, невеста? — проговорил король.
Он глядел все время на черную точку, и когда она скрылась за горизонтом, король глубоко вздохнул.
— Мое сердце осталось там! — произнес он печально, указав рукой в сторону берега. — Теперь я Густав-Адольф.
— Граф де Вазаборг умер! Да здравствует король! — ответил г-н де ла Герш.
Утром уже на рассвете показалось побережье Германии. Чувство невообразимого воодушевления овладело армией при виде земли, на которой ей предстояло защищать своего Бога и свою страну. С победными криками она высадилась на берег.
— С нами Бог! — с жаром повторяли тридцать тысяч голосов.
На берегу, где он надеялся выиграть ещё более блистательные битвы, чем в Польше, Густав-Адольф преклонил колено и поблагодарил Провидение, давшее ему возможность заставить врагов своей веры почувствовать силу и мощь Шведской армии. Его речь, произнесенная во славу войны, вызвала новый прилив энтузиазма и, передаваемая из уст в уста, воспламенила всякого, кто держал шпагу. Наконец армия разбила свой лагерь с уверенностью, что она — на пути к победе.
Рено был вне себя от радости.
— Порох, дым, огонь, — говорил он, — вот настоящая стихия, где вольно дышится солдату.
Каркефу далеко не разделял его мнения. С тех пор, как он побеседовал со старым солдатом Магнусом о его походах в Трансильванию, в Богемию, в Венгрию и к туркам, он понял
— К туркам! Надо же, он ходил к туркам! — повторял он без конца.
И присутствие человека, который видел турок и воевал против турок, наполняло его восхищением. Он вертелся вокруг Магнуса и разговаривал с ним, как с особой, заслуживающей всяческого уважения.
— Сеньор Магнус! — так обращался он к нему время от времени. — Если бы добрый Бог пожелал, чтобы я родился в вашей шкуре, я бы уже давно умер!
30. Граф Эберар
В то время, как король разослал своих эмиссаров, чтобы узнать о состоянии дорог и боеспособности гарнизонов, а также чтобы распространить повсюду прокламации, в которых он объявлял, что пришел воевать с императором, а не с Германией, — несколько лучших гвардейских корпусов решили, по предложению Рено, устроить праздник с пирушкой по случаю их благополучного прибытия в Померанию.
Рено придерживался правила, что надо держать сердце человека в радости, и когда он заговорил об этом, его мнение совпало с мнением Каркефу.
Старые командиры и мрачные кальвинисты, которые ходили в бой с пением псалмов, держались в стороне. За столом вместе с Арманом-Луи и Рено сидели только самые молодые и самые блестящие армейские офицеры. Их лошади ещё не проносились галопом по земле Германии.
Все обратили внимание на красивого офицера с бравой дворянской выправкой, у которого была черная шелковистая борода, короткие вьющиеся волосы, стройная фигура, непринужденные манеры, немного надменный и тонкогубый рот и взгляд хищной птицы. Все восхищались великолепием его гербов. Он говорил по-английски с англичанами, по-французски с французами, по-шведски со шведами.
Никто не знал, откуда он взялся, но каждый офицер считал, что он принадлежал одному из армейских корпусов. Его встречали повсюду то с одним, то с другим — казалось, он знал всех. Солдаты считали, что нет более блестящего офицера в армии, чем он. Его щедрая рука, похоже, черпала из бездонного сундука.
Драгуны утверждали, что это был кирасир из саксонского полка.
Кирасиры, в свою очередь, настаивали, что это был рейтар из шотландских отрядов.
Рейтары не сомневались в том, что то был рейтар из германских рот.
Что касается рекрутов, навербованных в Бельгии, Бранденбурге и Пфальце, они все полагали, что он был командиром шведских гвардейцев.
Его звали граф Эберар.
Впервые, когда г-н де ла Герш встретился с ним, граф Эберар и он смотрели друг на друга со странным чувством настороженности: у Армана-Луи преобладало любопытство, у графа Эберара — раздражение и тревога. Нечто заставило Армана-Луи думать, что он уже видел где-то это лицо, но где?
Рено, с которым г-н де ла Герш поделился своим недоумением, сказал ему, что испытывал то же чувство, когда он оказался лицом к лицу с этим человеком.