Добронега
Шрифт:
Делегация проследовала во двор, а затем в терем. Один из членов ее вернулся и заговорил со стражником. Вскоре он убедился, что стражник ничего не знает.
Через некоторое время делегация вышла из терема. Рагнвальд нес в руке новую грамоту – от Ярослава Святополку, тоже писаную по-славянски. Вообще-то в славяноязычной стране писать по-славянски – обычное дело, а все равно обидно, что нельзя прочесть. Почему-то Рагнвальд был уверен, что если бы он умел читать на этом языке, князья обменялись бы депешами, используя еще какой-нибудь язык, ему не известный, латынь или греческий. Что-то было в манере
Памятуя о совете Эймунда расспросить прохожих за воротами, Рагнвальд стал вглядываться в лица. Как на зло все лица, попадавшиеся ему на пути, были славянские. Либо все шведы уехали в Польшу, либо, из-за долгого пребывания на Руси, Рагнвальд начал путаться в таких вещах. Можно было и славянина спросить, почти все киевляне в той или иной степени знают шведское наречие, но Рагнвальд славянам не доверял.
Тут его осенило. Нужно зайти в дом Эймунда. Там наверняка кто-то остался, а задача Неустрашимых – знать все обо всем. Вместе со своими спутниками он свернул вправо, затем влево, спустился ниже, и зашел в знакомый двор.
Ставка Неустрашимых в Киеве стояла нетронутая событиями. Лихие люди помнили, что обитатели этого дома незваных гостей не жалуют, и рвут в клочья, и, возможно, даже едят, поскольку по слухам ни один незваный гость, раз зайдя в дом этот, не вышел и не был вынесен обратно. А ярославова сотня, оценив чистый и спокойный вид дома, не устроила здесь проверку.
Почти все обычные посетители дома оказались на месте и занимались обычными делами – депешами, планами, а больше разговаривали и дегустировали. Даже холопий состав не сменился и не уменьшился – в полупустом городе! Рагнвальд почувствовал легкий прилив гордости за тайное общество, членом которого он состоял. Молодцы мы, подумал он. Сейчас я все узнаю.
Но нет, Неустрашимые тоже ничего не знали. Тощий молодой плотник? Никакого понятия. Тело? Нет, не видели, не слышали, а что? Нет, в детинец недвижное тело не поступало. И из детинца не выступало.
Рагнвальд решил было, что Неустрашимые все это время валяли дурака, но ему тут же доказали, что это не так, перечислив поименно почти всю ярославову сотню, а также всех купцов, ремесленников, смердов, укупов и холопов, побывавших в детинце или возле детинца за последние три дня.
Возвращаться ни с чем к Эймунду было опасно. Рагнвальд поманил к себе Ларса и Тикку.
– Идите на Подол. Купите себе лодку и езжайте обратно к Скальду. Борис на полголовы ниже меня ростом. Выберете более или менее подходящий из оставшихся трупов. В богатой одежде, чтобы было похоже. Борис темноволосый, найдите темноволосого. Лицо разобьете палицей до неузнаваемости. Привезете к Подолу.
Ларс и Тикка кивнули и быстро вышли. Рагнвальд велел остальным своим людям отдыхать в столовой зале, а сам пошел в свою комнату забрать кошель с деньгами и кое-какие хартии. Прикрыв за собой дверь, он направился было к сундуку, когда голос, зазвучавший из другого, темного, конца помещения, остановил его.
– Добрый день, Рагнвальд, – сказала Эржбета.
– Здравствуй, – откликнулся он после паузы, выпуская рукоять сверда.
– Как
– Чем обязан?
– Фи, какой ты прямолинейный. Пасмурно на улице, не находишь? Для Киева редкость в это время года. Ну, оно, правда, в соответствии с событиями. Народ оплакивает Великого Князя. А вот в Ломбардии… ты был когда-нибудь в Ломбардии?
– Нет. Не люблю немцев, притворяющихся италийцами. А ты?
– Все мы кем-нибудь притворяемся. Например, если бы ты видел себя теперь – удивился бы. Сама невинность.
Неужели она все знает, подумал он. И неужели она посмеет объявить смену обстановки результатом своих действий? Верх наглости.
– А должен бы выглядеть виноватым?
– Нет. Обязанным.
– Кому? Чем? Каким образом?
– Брак Мешко и Ингегерд не состоится, не так ли?
– Не знаю, – сказал он.
– Знаешь.
– В любом случае это не имеет к тебе отношения.
– Зря ты так думаешь.
– Ты ничего для того не сделала.
– Опять зря.
– Нет, не зря. Я знаю из-за чего расстроился брак.
– Из-за чего же?
– Это тайна. Не могу тебе ничего говорить.
– Брак расстроился из-за того, что Святополк и Эймунд больше не друзья.
– Это-то понятно. А вот почему? – спросил он, поднимая брови и наклоняя голову влево.
Эржбета усмехнулась.
– Не потому, – сказала она, – что вы, растяпы, не смогли вовремя найти Бориса в свалке, которую устроили у всех на виду, посреди поля. А потому, что… Догадался?
Вот оно что, подумал он. Умна баба!
– Не сходится, – сказал он. – Я не верю, что ты имеешь к этому отношение.
– К чему?
– Сама знаешь, к чему. Если не разыгрываешь меня.
– К отравлению? Чьей-нибудь жены?
– Да, – сказал он с досадой. – Ну, хорошо, ты знаешь. Но – не сходится. Я не верю, что жену Святополка отравила именно ты. Тебя и близко там не было.
– Не верь, дело твое. Так даже лучше.
– Поэтому я не считаю себя обязанным.
– Хмм, – сказала Эржбета. – Ты в детстве играл в лицовки-домики?
– Это как? Это что-то славянское.
– Возможно, в Норвегии была похожая игра. Например, все девочки представляют себе, что они Клеопатра. Или княгиня Хелья Псковитянка. А все мальчики что они король Артур, Рюрик, или легендарный Бова-венгр. Тут важно договориться, потому что девочки, будучи княгиней Хельей Псковитянкой, хотят, чтобы мальчики были не Рюрик, и не Аякс, а древляне, чтобы их было удобнее закапывать живыми в землю. А мальчики не согласны. Чтобы играть правильно, нужно найти компромисс, то есть, договориться миром – где мы находимся и кто есть кто.
– И что же из этого следует?
– Давай сыграем.
Рагнвальд закатил глаза, покачал головой, и присел на край сундука.
– Давай договоримся, – предложила Эржбета. – Давай представим себе, что мы не в древнегреческом асилиуме для спятивших мытарей, но в Каенугарде, а год на дворе от Сотворения Мира шесть тысяч пятьсот двадцать третий.
– Хмм.
– Ты не согласен?
Рагнвальд пожал плечами.
– Вот и хорошо. А то я было подумала, ты вступишься за мытарей. Давай теперь представим себе, что я Эржбета, а ты Рагнвальд, мужчина, верный своему слову.