Добронега
Шрифт:
– Ага, – сказал Рагнвальд. – Хмм.
– Придумаем теперь какое-нибудь тайное общество, действующее на разных территориях одинаково эффективно. Назовем его… как бы его назвать? Ну, скажем, Содружество Неустрашимых. Понимаю, название глуповатое, но тайные общества почти всегда называются глупо. Теперь представим, что у этого общества есть традиция – все договоры на хартиях с символом Содружества являются действительными вплоть до выполнения, если на хартии наличествуют подписи всех участников договора. Невыполнение договорных обязательств карается смертью. Это слишком, я знаю, но ведь это понарошку, а не на самом деле, это мы играем просто. На самом
– Ах ты гадина, – протянул озадаченный Рагнвальд. – Ты специально составила договор в таких… выражениях…
– Не переживай, друг мой Рагнвальд, – Эржбета улыбнулась. – Я ведь не требую много. Вот дарственная, а ближайшая церковь – четверть аржи отсюда.
Десятинная, понял Рагнвальд. Надо же. То есть, конечно же, то, что брак не состоится – это благо. Не будет огромный поляк ласкать тоненькую Ингегерд. Но вот, изволь – мне предъявлен счет. Венчайся, ярл, прямо сейчас, в церкви. Обманули меня, как мальчишку. Кстати, крещен ли я? Ну, наверное, родители ярла постарались, крестили новорожденного. Нынче все ярлы крещены. Эх.
– А свидетели? – спросил он.
– Мы с тобой, Рагнвальд, и раньше обходились по большей части без свидетелей, и на этот раз, думаю, обойдемся.
– Священник будет возражать.
– А мы ему вместо одной гривны дадим две. Расходы беру на себя.
– Он будет настаивать.
– Что ж. Тогда ты возьмешь его за горло, я въеду ему ногой в муди, и возражения исчезнут.
– Обижать священников – плохая примета.
– Тянуть время и обижать меня еще более плохая примета.
Рагнвальд вздрогнул. Неприятная какая баба. Зловещая. Ладно, нужно ей поскорее дать, чего просит, и отделаться. Земель у меня много, а холостой я или женатый – это в моем положении все равно.
– Хорошо, – согласился он. – А первая брачная ночь будет?
– Конечно. У Ингегерд, и не с тобой, – сказала Эржбета, – если ты будешь продолжать тянуть время. Я это устрою. Ты опять скажешь, что не я это устроила, но какое это будет иметь значение? Готов ли ты, жених мой героический, обожатель и растлитель посикух?
Он подавил в себе порыв злости.
– Готов.
– Идем.
Рагнвальд велел своим варангам идти к детинцу и ждать его там.
По пути к Десятинной он уговаривал себя, что ничего особенно неудобного во всем этом нет. Правда, если кто узнает, и сведения дойдут до Ингегерд, она может обидеться – вот, мол, женился, и так далее. Чем скорее я ее увижу, тем лучше, решил он, слушая, как высокая Эржбета, идущая с ним в ногу, напевает неожиданно приятным, слегка простуженным меццо, —
– Ой ты полоцкая доля завидная… А не буду я тебе женою, страстный мой… Не лежать тебе со мной на ложе княжеском…
Гвидо Аретинусу, монаху-бенедиктинцу, было в то время всего двадцать лет, и идея замены невм более удобной нотной грамотой еще не пришла ему в голову, но диатонную гамму использовали музыканты половины мира, от Гибралтара до Новгорода. И только в Скандинавии все еще приняты были старинные музыкальные методы, несмотря
Страсть Рагнвальда была так велика, что он даже подумал – если изменю я страсти своей, повенчавшись с этой мерзавкой, то разразится гром и разверзится у меня под ногами земля. Но ничего такого не случилось, а священник Анастас оказался очень сговорчив и расторопен, взял две гривны, потребовал еще одну, поскольку купель прохудилась и надо чинить, молниеносно крестил Рагнвальда в веру греческую, назначив ему имя Матвей, обвенчал молодых людей, пошутил по поводу соотношения державного и церковного бюджетов, и отпустил молодоженов с миром.
Выйдя из Десятинной, Эржбета насмешливо погладила Рагнвальда по плечу, поцеловала в щеку, и исчезла. Задумчив, дошел Рагнвальд до ворот детинца, где ждали его варанги, и уж собрались идти на Подол и там ночевать, как вдруг Рагнвальд, еще ничего не поняв и не сообразив, сделал людям знак рукой. Привыкшие повиноваться военачальнику без раздумий, варанги метнулись в разные стороны и исчезли в густой предвечерней тени обочинных деревьев.
***
– А вот в этом месте стену детинца пробивали два раза, – объяснял Илларион Маринке, уверенный, что ей это интересно. – Сначала это были печенеги… – Он с опаской оглянулся, хотя знал, что печенеги здесь, у самого детинца, почти не встречаются, – а потом страшные уймы на летающих драконах.
– Драконов не бывает, – рассеянно откликнулась Маринка, сидя верхом на деревянной лошадке на колесах, подарок Александра, кою лошадку Илларион тащил за веревочку.
– Это сейчас не бывает, потому что всех перебили. А раньше бывали. И каждый уйма летал на собственном драконе, как конник на коне двукрылом. Но Добрыня и Путята отобрали у уймов нескольких драконов и сами стали на них летать, и дали уймам ресист ильдом и свердом. Это такой очень страшный бой. Девочкам не понять.
– Как же, – презрительно сказала Маринка.
– Вот так, – уверил ее Илларион.
Тут он нечаянно выпустил веревку и лошадка задним ходом пошла под гору. Маринка завизжала. Разогнавшись, лошадка дала крен, наскочила на бугорок, повернула и уехала, неся на себе визжащую Маринку, в придорожные кусты, и там спряталась. Было слышно, как Маринка в кустах падает с лошадки и, возможно, бьется обо что-то башкой своею дурацкой.
Иллариону стало жалко и лошадку, и даже Маринку, и он побежал к кустам. Нет, лошадка оказалась, вроде бы, цела, и Маринка тоже, во только морда у нее (Маринки) была расцарапана слегка, и из ссадины на щеке сочилась кровь. Вытерев щеку и увидев кровь, Маринка зашлась грудным глубоким славянским плачем.
– Дура, – сказал Илларион. – Не реви, хорла, я сейчас подорожник отыщу и дырку в твоей щеке поганой залатаю, будешь, как новенькая, чтоб тебе лопнуть.
Не переставая реветь, Маринка с интересом наблюдала как Илларион, углубясь в придорожные заросли, со смыслом выбирает подорожник, чистит его рукавом, лижет, и идет обратно. Отодвинув «взрослое, красивое» височное маринкино кольцо, которое ему мешало, Илларион лизнул маринкину ссадину, плюнул брезгливо, и прилепил ей к щеке подорожник.