Добывайки
Шрифт:
Наконец она тоже легла, и Под со вздохом перевернулся на другой бок и закрыл глаза.
Хомили еще долго лежала, уставясь на керосиновую лампу; это была серебряная крышечка от духов с крошечным фитильком, плавающим в керосине. Она и сама не могла бы объяснить, почему ей так не хотелось тушить огонь. Наверху, в кухне, кто-то двигался, а обычно в это время там было тихо — весь дом спал, — да еще папильотки давили ей на затылок. Она глядела — в точности так же, как Арриэтта, — на знакомую до мелочей комнату (чересчур заставленную, теперь она это видела, ящиками, и коробками, и
Должно быть, она все же задремала (как она потом поняла), потому что ей привиделось, что она пересекает Паркинс-Бек; была ночь, дул сильный ветер, и поле поднималось перед ней крутой горой; она карабкалась вверх вдоль живой изгороди рядом с газопроводом, ноги ее скользили в мокрой траве, то и дело она спотыкалась и падала. Деревья с шумом раскачивались во все стороны, ветви их метались на фоне неба. А затем (как она рассказывала много позднее) послышался треск, словно деревья раскалывались в щепы…
И Хомили проснулась. Она огляделась: все было на своем месте, лампа по-прежнему горела, и все же, она сразу это почувствовала, что-то было не так: был сильный сквозняк, горло у нее пересохло, на зубах скрипел песок. Она взглянула наверх.
— Под! — закричала Хомили пронзительно и уцепилась за его плечо. Под перевернулся на другой бок и сел. Они оба глядели на потолок: один край его отделился от стенки, и весь потолок поднялся под острым углом — вот откуда шел сквозняк, — а в отверстии, в каком-нибудь дюйме от изголовья кровати — торчал странный предмет: огромный серый стальной брус с плоским сверкающим концом.
— Это отвертка, — сказал Под.
Они глядели на нее во все глаза, как завороженные, не в силах двинуться с места, и несколько мгновений серый брус тоже оставался неподвижным. Затем медленно-медленно он качнулся вверх, и острый край прижался к потолку. Хомили услышала скрип наверху и короткий вздох.
— Ой, колени, — закричала Хомили, — ой, мурашки!
И тут с треском крыша их дома вся целиком отлетела прочь и упала где-то, где — им не было видно.
Хомили завопила во все горло, это был настоящий, полновесный вопль, громкий и пронзительный, она вопила от всей души, казалось, крик успокаивает ее, она обретает в нем равновесие; глаза ее — не без любопытства — смотрели вверх, в освещенную пустоту. Там, поняла она, высоко-высоко над ними, казалось, выше неба, был еще один потолок, с него свисал копченый окорок и две вязки лука. В дверях появилась Арриэтта; дрожа от холода и страха, она крепко вцепилась в свою ночную рубашку. Под шлепнул Хомили по спине.
— Кончай, — сказал он, — хватит. — И она вдруг замолкла.
И тут между ними и тем далеким-далеким потолком возникло огромное лицо. Оно качалось над ними, улыбающееся, страшное в наступившей тишине.
— Это твоя мама? — спросил через секунду удивленный голос, и Арриэтта шепнула от двери:
— Да.
Это был мальчик.
Под вылез из кровати и стал рядом, дрожа от холода в одной ночной рубашке.
— Вставай, — сказал он Хомили, — не можешь же ты оставаться в постели.
Еще как могла! На Хомили была старая ночная рубашка с заплатой на спине, и ничто на свете не заставило бы ее двинуться с места. В груди ее закипал гнев: ее застали врасплох, с папильотками на голове, и она вдруг вспомнила, что вчера из-за всей этой сумятицы впервые в жизни не вымыла посуду после ужина и та стоит грязная в кухне на столе всем на обозрение. Хомили сердито уставилась на мальчика — в конце концов, он был всего лишь ребенок.
— Положи крышу на место! — сказала она. — Немедленно! — Глаза ее метали молнии, папильотки тряслись.
Мальчик стал на колени, но и тогда, когда его большое лицо совсем близко наклонилось к ней, она не отступила. Она увидела его нижнюю губу — розовую и пухлую — совсем как у Арриэтты, только во много раз больше; губа задрожала.
— Но я вам кое-что принес, — сказал он. Хомили все так же сердито смотрела на него.
— Что? — спросила Арриэтта.
Мальчик взял что-то у себя за спиной и, держа так, чтобы не перевернуть, осторожно стал опускать к ним какой-то деревянный предмет.
— Вот что, — сказал он.
Он тяжело сопел от напряжения и даже высунул кончик языка. Деревянный предмет оказался кукольным буфетиком с двумя ящиками и полками внизу, полными столовой посуды. Мальчик поставил его в ногах кровати, на которой сидела Хомили. Арриэтта подбежала поближе, чтобы получше рассмотреть.
— Ах! — восторженно вскричала она. — Мамочка, погляди! Хомили кинула быстрый взгляд — буфет был из темного дуба, посуда разрисована от руки — и тут же отвела глаза.
— Да, — холодно сказала она. — Очень мило.
Наступило короткое молчание, никто не знал, как его нарушить.
— Дверцы внизу открываются по-настоящему, — сказал наконец мальчик, и к ним опустилась большущая рука, пахнувшая банным мылом. Арриэтта прижалась к стенке, а Под тревожно воскликнул:
— Осторожно!
— Верно, — через секунду сказала Хомили. — Вижу. Открываются. Под облегченно вздохнул — огромная рука исчезла.
— Ну вот, Хомили, — стараясь умиротворить ее, сказал он, — ты всегда хотела иметь что-нибудь в этом роде.
— Да, — сказала Хомили. Она все еще сидела торчком на постели, обхватив колени руками. — Большое спасибо. А теперь, — холодно продолжала она, — будь любезен, опусти крышу.
— Подождите минутку, — умоляюще произнес мальчик. Он снова пошарил у себя за спиной, рука снова опустилась к ним в комнату — и вот рядом с буфетиком стояло крошечное креслице, обтянутое красным бархатом.
— Ах! — снова воскликнула Арриэтта, а Под смущенно сказал:
— Как раз мне впору.
— Попробуйте, сядьте, — попросил мальчик. Под тревожно взглянул на него.