Дочь фортуны
Шрифт:
– Боюсь, что не смогу тебе помочь. Никто ничего не знает о его пристанище.
– Но вы же говорили с ним!
– Только лишь когда Мурьета сам меня зовет. Этот человек устанавливает со мной связь, когда хочет, чтобы в ежедневной газете появилась заметка о каком-либо из его геройских поступков. В общем, скромности никакой, напротив, так бы во славе и купался.
– На каком языке вы обычно с ним договариваетесь?
– Мой испанский гораздо лучше его английского.
– Скажите мне, сеньор, у него чилийский акцент или, скорее, мексиканский?
– Этого, пожалуй, я сказать не сумею. Я повторяю тебе, юноша, я не могу тебе помочь, - возразил журналист и, вставая, дал понять, что начинавший надоедать ему допрос окончен.
Элиза кратко простилась; он же то ли растерялся, то ли задумался, глядя вслед все удаляющейся девушки среди беспорядка помещения, в котором находилась редакция. Этот молодой человек показался журналисту знакомым, однако ж, найти к тому подход никак не удавалось. Несколько минут спустя, когда посетитель скрылся из виду, вспомнил о поручении капитана Джона Соммерса, и в его памяти, точно молния, пронесся образ Элизы, тогда еще бывшей совсем маленькой девочкой. Затем он соотнес имя бандита с личностью Хоакина Андьета и сразу понял, зачем она искала этого человека. Вскрикнув, быстро выбежал на улицу, однако там молодой девушки уже не было.
Самая важная работа Тао Чьена и Элизы Соммерс начиналась по ночам. В темноте оба подготавливали трупы тех злосчастных, которых не могли спасти, и отвозили к остальным на самую окраину города, к своим друзьям-квакерам. Одна за другой, девушки выбирались из ада, чтобы наобум пуститься в приключение, обратного пути из которого нет. Уже потеряли надежду вернуться в Китай либо снова встретиться со своей семьей. А кое-кто никогда впредь не заговаривал на родном языке и не видел своих земляков, и все были вынуждены выучиться ремеслу и тяжко работать до конца своих дней, однако по сравнению с предыдущей жизнью любой теперешний вариант считался раем. Те, кого Тао удалось распродать, несомненно, устраивались в этой жизни гораздо лучше. Так, бедняжки путешествовали с места на место в батопортах и были вынуждены подчиняться похоти и зверству матросов, но все же не доходили до полного обессиливания и питали определенную надежду на последующий выкуп. Других же, спасенных в последний момент от смерти в находившейся здесь же больнице, никогда не покидал страх, что, точно заболевание крови, будет обжигать их изнутри вплоть до последнего дня. Тао Чьен надеялся, что те со временем научатся, по крайней мере, изредка улыбаться. Чуть только восстанавливали свое здоровье и понимали, что никогда впредь не придется подчиняться мужчине в силу обязанности, взамен чего станут вечными беглянками, их провожали в пристанище друзей-аболиционистов. Они являлись частью «подземки», как называли подпольную организацию, призванную помогать сбежавшим рабам, к которой среди прочих принадлежал и кузнец Джеймс Мортон со своими братьями. Здесь принимали беженцев – выходцев из рабовладельческих штатов и помогали тем устроиться в Калифорнии. Хотя в данном случае были вынуждены действовать наоборот, а именно: выуживать молодых китаянок из Калифорнии, чтобы увезти тех подальше от торговцев и преступных банд, а в дальнейшем подыскать бедняжкам очаг и какую-нибудь возможность для заработка. Квакеры, движимые религиозным пылом, рисковали не на шутку: ведь для них речь шла о попранной человеческим злом невинности, что послал им на долю сам Господь в качестве испытания. Они принимали у себя девушек столь охотно, что бедняжки часто отвечали тем насилием либо ужасом, не сумев правильно принять расположение к себе, однако ж, терпение этих добрых людей постепенно преодолевало все их сопротивление. Те научили девушек нескольким необходимым фразам на английском языке, дали элементарное понятие об американских обычаях, показали карту, чтобы хоть мало-мальски знали, где находятся. Также пытались привить какое-то ремесло, ожидая за подобными занятиями, что Вавилонянин, Злой придет их разыскивать.
Сам великан, наконец, понял, как лучше всего достойно применить свои таланты: он был неутомимым путешественником, верным полуночником и ярым любителем приключений. Едва завидев этого человека, насмерть перепуганные китайские куртизанки поспешили спрятаться, и их покровителям пришлось долго убеждать бедняжек, чтобы успокоить последних. Вавилонянин выучил одну песенку на китайском языке и три фокуснических трюка. К ним он прибегал, чтобы слегка сбить с толку этих несчастных и смягчить вызванный первой встречей испуг, однако ж, ни за что не отказывался от своей волчьей шкуры, бритого черепа, пиратских серег, а также всей великолепной амуниции. Оставалась пара дней на то, чтобы убедить своих подопечных, что он вовсе не демон и не намерен их сожрать, после чего тотчас с ними ушел, хотя и на ночь глядя. Расстояние было рассчитано столь точно, что на рассвете все добрались до другого укрытия, где позволили себе отдохнуть целый день. Подключили к делу лошадь; воспользоваться экипажем оказалось бесполезно, потому что добрая часть всего расстояния пролегала через открытое поле, где на какие-либо дороги не было и намека. Со временем осознал для себя, что гораздо безопаснее путешествовать в темноте, потому что всегда есть возможность спокойно расположиться, ведь медведи, змеи, беглые и индейцы спят, впрочем, как и весь мир в целом. Вавилонянин спокойно оставил их на попечение других членов, тщетно отстаивающих свою свободу. В конце концов, бедняжки попадали на орегонские фермы, в канадские прачечные, мексиканские мастерские по кустарному производству, а кое-кто нанимался в семьи в качестве служанок, а также не было недостатка и в выходивших замуж. Тао Чьен и Элиза, как правило, узнавали все новости от Джеймса Мортона, кто не оставался равнодушным к каждому, вызволенному его организацией, беглому. Время от времени им приходил конверт из какого-то отдаленного места, открывая который, обнаруживали клочок бумаги с кое-как нацарапанным именем, несколько засушенных цветов либо рисунок, и тогда все принимались поздравлять друг друга, понимая, что спасена еще одна китайская куртизанка.
Порой, Элизе удавалось поделиться своей комнатой с недавно вызволенной девушкой хотя бы на несколько дней, но и перед той не обнаруживала всей своей женственности, которую знал лишь Тао Чьен. В распоряжении девушки была лучшая комната дома, находившаяся за консультацией ее друга. Представляла собой просторное помещение с двумя окнами, выходившими во внутреннее патио, где росли лекарственные растения, так нужные в консультации, и ароматные травы, что шли в разные кулинарные блюда. Оба часто воображали себе о перемене нынешнего дома на больший в окружении настоящего сада. Ведь он необходим не только в профессиональном плане, но также служил бы местом, где можно было бы отдохнуть взору и подумать о чем-то приятном. Вдобавок там росли привезенные из Китая и Чили самые красивые растения, и находилась милая беседка, где оба сидели за чаем по вечерам и любовались заходом солнца над бухтой. Тао Чьен отмечал про себя стремление Элизы превратить дом в уютный очаг, тщательность, с которой та все чистила и расставляла по местам, ее неизменность в поддержании скромных букетов из свежих цветов, стоящих в каждой комнате. Никогда прежде не было даже возможности оценить такую изысканность. Ведь молодой человек вырос в полнейшей нищете, а в особняке учителя иглоукалывания не доставало женской руки, чтобы тот стал уютнее. Его любимая Лин была настолько слабой, что просто не находила в себе сил заниматься домашним хозяйством. Элиза же, напротив, обладала каким-то птичьим чутьем, которое и помогало ей обустраивать жилье. Пытаясь сделать его лучше, исходила из того, что зарабатывала, играя на фортепиано дважды в неделю в так называемом «салоне» и продавая кулебяки с тортами в чилийском квартале. Таким способом в скором времени прикупили в дом занавески, скатерть из камчатной ткани, глиняные горшки на кухню, тарелки и фарфоровые рюмки. Приличные манеры, в которых она выросла, были самым главным, потому и превратила в целую церемонию единственный, разделяемый друг с другом, прием пищи за день, когда подавала блюда с большой искусностью и чуть краснела от удовлетворения, стоило молодому человеку отметить стремление подруги все улучшить. Повседневные дела, казалось, решались сами собой так, словно благородные ночные д'yхи убирали консультацию, приводя в порядок используемые за день архивы. И даже скромно входили в комнату Тао Чьена с тем, чтобы забрать в стирку одежду, пришить пуговицы, почистить его костюмы и сменить воду у роз, стоящих на столе.
– Не докучай мне всеми этими нуждами, Элиза.
– Ты ведь говорил, что китайцы так и ждут, пока женщины их обслужат.
– Да, в Китае так заведено, но у меня никогда не было такого счастья… Ты просто меня бал'yешь.
– Вот об этом и речь. Мисс Роза говорила: для того чтобы обуздать мужчину, надо приучить его к хорошей жизни, и когда тот начнет плохо себя вести, в качестве наказания нужно лишить человека всяких нежностей и холодно к нему относиться.
– И разве мисс Роза не осталась незамужней?
– Так это было ее собственное решение, а не в виду недостатка возможностей.
– Я не собираюсь плохо себя вести, но как же потом-то жить одному?
– Ты никогда и не будешь жить в одиночестве. Ты вовсе не урод, и всегда найдется какая-нибудь женщина с большими ногами и дурным характером, намеревающаяся выйти за тебя замуж, - возразила девушка, а он, довольный, засмеялся.
Тао купил изысканную мебель в апартаменты Элизы – единственное место в доме, украшенное с определенной роскошью. Они гуляли вместе по Чайна-тауну, и девушка, как правило, заглядывалась на мебель в традиционном китайском стиле. «Все это очень красиво, хотя и утяжеляет обстановку. Недостаток в том, что предметов мебели слишком много», - говорил молодой человек. Он подарил ей кровать и шкаф темного резного дерева, после чего девушка выбрала стол, стулья и бамбуковую ширму. Она не захотела пользующихся популярностью в Китае шелковых покрывал, напротив желала приобрести подобное изделие европейского покроя из белого, с красивой вышивкой, льна, а также несколько больших подушек из того же материала.
– Ты уверен, что хочешь на все это потратиться, Тао?
– Ты думаешь о китайских куртизанках…
– Да.
– Ты же сама сказала, что и за все золото Калифорнии невозможно выкупить прямо-таки каждую. Не волнуйся, у нас хватит на всё.
Элиза отплатила другу в весьма проницательной манере: скромностью, уважая его покой и часы занятий, старанием в содействии в его работе в консультации, отвагой в задании по освобождению девушек. Однако лучшим подарком для Тао Чьена был непобедимый оптимизм его подруги, который обязывал не падать духом, когда, казалось, что вокруг скопился один негатив и не видно никакого просвета. «Если будешь ходить грустным, потеряешь силы и не сможешь никому помочь. Пойдем прогуляемся, мне нужно подышать лесным воздухом. Чайна-таун весь пропах соевым соусом», - вот с такими словами девушка брала экипаж, и они отправлялись в окрестности города. Проводили день на свежем воздухе, слоняясь то здесь, то там, точно совсем юные создания, после чего он засыпал, чувствуя себя самым счастливым на свете, и просыпался вновь, будучи бодрым и веселым.
Капитан Джон Соммерс пришвартовался в порту Вальпараисо 15-го марта 1853 года, в конец измотанный путешествием и требованиями своей хозяйки. Ее самый последний каприз состоял в перетаскивании на буксире куска ледника размером с китобойное судно с самого юга Чили. Женщине пришло в голову изготавливать щербеты и мороженое на продажу ввиду того, что цены на овощи и фрукты значительно упали с тех пор как в Калифорнии начало процветать сельское хозяйство. За четыре года золото привлекло лишь четверть миллиона иммигрантов, однако ж, подобное благополучие давно осталось в прошлом. Несмотря на это, Паулина Родригес де Санта Крус более не думала переезжать куда-либо из Сан-Франциско. Даже со своим черствым сердцем свыклась с этим, полным приезжих, настоящих героев, городом, где до сих пор не существовало разделения на социальные классы. Собственной персоной наблюдала за постройкой своего будущего очага, целого особняка, расположенного на холме с лучшим видом на бухту. Хотя уже тогда носила во чреве своего четвертого сына и хотела разродиться в Вальпараисо, где мать с сестрами избаловали бы ее, едва ли не дойдя в своих уступках до проявления каких-либо пороков. Отец же, к сожалению, страдал от неизбежной ввиду образа жизни апоплексии, вследствие чего половина его тела оставалась парализованной, к тому же наблюдалось размягчение головного мозга. Инвалидность ни в коей мере не изменила характер Августина дель Вайле, хотя и породила в нем страх предстоящей смерти и, разумеется, идущего за ней ада. Уходить в иной мир с целым рядом смертных грехов за спиной было далеко не лучшей идеей, о чем неустанно повторял его родственник-епископ. От бабника и озорника, кем этот человек и был всю свою сознательную жизнь, ничего не осталось хотя и не в результате раскаяния, а ввиду того, что все контуженое тело просто уже было неспособно на прежние шалости. Ежедневно выслушивал обедню в домашней молельне и стоически сносил все евангельские чтения, а также молитвы к Богородице, которые читала наизусть его жена. И все же ничто из этого не помогло стать человеку более благожелательным в обращении с жильцами и служащими. По-прежнему обходился со своей семьей и со всеми остальными людьми, точно деспот, однако ж, крайне неожиданно стал выказывать необъяснимую любовь к Паулине, своей ныне отсутствующей дочери. И, казалось, тотчас забыл, как из-за развода та сбежала даже из монастыря, чтобы выйти замуж за сына какого-то из евреев, чье имя никак не мог вспомнить, потому что фамилия человека явно не принадлежала к социальному классу, в котором жили они с дочерью. Писал письма, называя ее своей любимой дочерью, единственной наследницей собственных хладнокровия и деловой хватки, умоляя ту вернуться в домашний очаг, потому что бедному отцу хотя бы перед смертью очень хочется обнять свое дитя. Правда ли, что ее старику настолько плохо, - спрашивала, все еще на что-то надеясь, Паулина в письме к своим сестрам. Сама же, напротив, полностью была уверена в том, что отец проживет еще годы и годы, по-прежнему раздражая окружающих его людей, сидя в своем инвалидном кресле. Как бы то ни было, в этом путешествии капитан Соммерс перевез хозяйку с ее невоспитанными малышами и служанок, неизбежно ощущающих головокружение. А еще груз всех баулов, двух коров, обеспечивающих детей молоком, и трех комнатных собачек с перевязанными лентами ушами на манер французских куртизанок; животные в какой-то мере помогали справиться с душившим страхом проходимого в открытом море первого путешествия. Самому капитану это морское путешествие уже казалось вечным; более того, пугала мысль, что пройдет совсем немного времени, и он будет вынужден отвезти Паулину со всем ее цирком назад в Сан-Франциско. Впервые за свою долгую жизнь мореплавателя этот человек подумал о том, чтобы отойти от дел, а оставшиеся дни жизни в этом мире, скорее всего, провести на суше. Брат Джереми уже поджидал его на пристани и, встретившись, проводил того до дома, попутно извиняясь за отсутствие Розы, объясняя последнее сильной мигренью женщины.
– Ты же знаешь, в канун дня рождения Элизы ей вечно нехорошо. Ведь так и не смогла прийти в себя после смерти девушки, - как бы между прочим заметил он.
– Вот об этом я и хочу с вами поговорить, - возразил капитан.
Мисс Роза и сама не знала силу своей любви к Элизе, до тех пор пока та не пропала, после чего почувствовала, что осознание испытываемой к девочке материнской любви пришло к ней слишком поздно. И непрестанно обвиняла себя в том, что многие годы любила девочку лишь наполовину, проявляя своевольную и хаотичную ласку. А порой и вовсе забывала о существовании ребенка, будучи слишком занятой своей фривольной жизнью, а когда вспоминала, то обнаруживала малышку в патио вместе с курами, где та, должно быть, уже находилась примерно с неделю. Элиза сильно напоминала дочь, которой у женщины никогда не будет; ведь почти семнадцать лет та была ее подругой, компаньонкой по играм, единственным человеком в целом мире, кого она касалась во всех смыслах этого слова. У мисс Розы болело все тело от такого неподдельного и явного одиночества. Она скучала по ваннам, что принимала вместе с девочкой, где, счастливые, они отмокали в ароматизированной листьями мяты и розмарина воде. Подолгу думала о маленьких и проворных ручонках Элизы, в своем воображении моя той волосы, массажируя затылок, обрабатывая ногти замшевой тряпочкой, помогая причесываться. Вечера же проводила в ожидании, чутко прислушиваясь скорее к воображаемым шагам девочки, которая несла ей рюмочку анисового ликера. Женщина страстно желала хотя бы еще раз поцеловать на ночь в лобик свою любимицу. Мисс Роза уже ничего не писала и окончательно прервала проведение музыкальных вечеров, раннее бывших центром ее общественной жизни. Также куда-то делось все ее кокетничанье, и теперь смирилась с тем, что неумолимо стареет, и по этому поводу говорила следующее - «мой возраст предполагает лишь то, что женщина, наконец, станет достойной и будет приятно пахнуть». За эти годы она не приобрела ни одного нового платья, продолжала ходить в старых, даже не отдавая себе отчета в том, что одежда уже давно вышла из моды. Никто более не входил в швейную мастерскую, ставшую заброшенным помещением; более того, коллекция шапочек и шляп залеживалась в ящиках, потому что отныне, выходя на улицу, женщина предпочитала одеваться лишь в черную чилийскую накидку. Занимала свое время тем, что перечитывала классические произведения и исполняла меланхолические пьесы на фортепиано. Можно сказать, что скучала она как-то намерено и планомерно, словно терпела наказание. Отсутствие Элизы со временем стало хорошим предлогом, чтобы носить траур ввиду боли и потери целых сорока лет жизни, ощущаемой особенно остро в нехватке любви. Все это она чувствовала так, словно под ногти забились колючки, причиняя постоянную боль, которую приходилось терпеть втихомолку. Женщина раскаивалась, что была вынуждена растить девочку во лжи. Никак не могла понять, зачем же тогда придумала эту историю с устланной батистовыми простынями корзинкой, с невероятной призрачной накидкой и золотыми монетами, тогда как правда была гораздо более отрезвляющей. У Элизы было право знать, что обожаемый дядя Джон на самом деле приходился ей родным отцом, что они с Джереми всего лишь ее тетя и дядя, что она законно принадлежит семье Соммерс и никогда не была подобранной из милосердия сироткой. Вспоминала, содрогаясь от ужаса, как тащила малышку до сиротского приюта, чтобы напугать, сколько же лет было тогда девочке? Восемь ли, десять, бедная малышка…. Если бы только все можно было бы начать заново, то, несомненно, стала бы совершенно другой матерью…. С самого начала она поддерживала свою воспитанницу и, особенно, когда та влюбилась, тогда как вполне могла объявить девушке войну; если бы только это сделала, Элиза осталась бы живой, - вот что шептала женщина, - это была полностью моя вина, что, убежав, бедняжка встретила свою смерть. Пришлось вспомнить и о собственном случае в своей личной жизни и понять, что первая любовь рано или поздно сводила с ума всех женщин ее семьи. Самым грустным моментом в теперешней жизни было отсутствие того, с кем так хотелось поговорить, потому что будто разом исчезла даже и Мама Фрезия, а брат Джон сжимал губы и выходил из комнаты, совершенно ее не замечая. Досада женщины распространялась и на все вокруг, за последние четыре года дом приобрел подавленный вид мавзолея, питание ухудшилось настолько, что пришлось перейти лишь на чай с лепешками. Нанять порядочную кухарку так и не получилось, а сама она и не проявляла большого упорства в ее поиске. К чистоте и порядку женщина стала относиться совершенно равнодушно; теперь в декоративных вазах не доставало цветов, и ввиду недостаточной заботы завяла половина садовых растений. Вот уже четыре зимы подряд в гостиной висели летние цветастые занавески, и никто не давал себе труда переменить их по окончании сезона.