Дочь мэра
Шрифт:
Напряжения от того, что ты хранишь секреты от близких, неплохо напрягает, все жилы вытаскивает из тела. Дополнительный ресурс необходим для того, чтобы еще и не проговориться самой, ведь это сделать по факту проще простого.
Таксист высаживает меня возле ворот, и я быстрым шагом захожу внутрь. Саму себя подгоняю, как будто от быстроты свершившегося станет легче. Не думаю.
Машина отца стоит под домом, и это еще одна странность, ведь он никогда так рано не приезжает домой. После семи — да.
По коже аж мороз волнами проходится. Захожу в дом, где сейчас тихо. В гостиной на кресле замечаю отца, который удерживает в руках стакан, почти до верхов наполненный пойлом.
Смотрю на него пока что со спины, но уже понимаю, что напряжен и без настроения. Бывалой легкости нет, да и вообще…о чем говорить. Все ведь и так понятно. После подобных новостей нельзя быть веселым.
Я даже в какой-то степени понимаю обиду отца, сама бы я также расстроилась и испытывала точно такие же чувства.
— Привет, — первая нарушаю молчание. Вообще он давно понял, что не один, но предпочитает не оборачиваться.
Я обхожу дугой диван и теперь вижу напряженное лицо папы. Ощущение, будто бы и правда случилось горе. Внутри все сжимается в болезненный ком. Сейчас бы маму сюда, но она, очевидно, не дома.
Уставший взгляд родных глаз останавливается на моем лице. Ударяет под дых.
Набираю в легкие побольше воздуха, чтобы начать разговор первой, но отец все-таки опережает меня, припечатывая с ходу.
— Дочь, скажи мне. Я хоть когда-то давал тебе повод не верить мне? Даже не так, не доверять отцу? Хоть в одной ситуации было такое, что тебе было бы проще соврать, чем сказать мне все как есть? Я не ожидал, что моя собственная дочь будет врать мне в лицо и водить за нос, в то время как я живу в неведении и могу лишь догадываться о каких-то проблемах.
И в чем он не прав? Конечно, все слова точечно ударяют меня хлыстом, от чего я дергаюсь, как будто физически ощущая это касание.
— Пап, я…мне жаль. Конечно, ты имеешь право злиться, — заламываю руки, прикусывая одновременно губу. Мне кажется, я сейчас взорвусь от напряжения. Отец рассматривает мою правую руку, цепляясь за подаренное Богданом кольцо. Теперь этот ободок жжется.
— Яна, я не злюсь, я не понимаю, в какой момент нашей жизни ты решила, что я тебе враг. Все вокруг в курсе. Один я осел?
Стакан громко приземляется на прозрачный журнальный столик, и я подскакиваю на месте от неожиданности.
Замолкаем оба. Я боюсь что-то сказать, а он слишком зол, чтобы продолжать.
— Садись. Не могу разговаривать вот так. Словно мы чужие люди.
Папа двигается и стучит ладонью по поверхности дивана рядом с собой, и я сразу же подхожу и выполняю приказ-просьбу. Сидя рядом с ним, становится как-то проще. На слезы не прорывает, но настроение на нуле.
Папа обхватывает мои ледяные ладони, которые я не знаю куда и уложить, сжимает крепко и дарит огненное тепло.
— Красивое кольцо, с претензией. Ты счастлива?
Простой вопрос, на который я точно знаю ответ.
— Да.
— С мед универом серьезно?
— Серьезно.
Папа замолкает, раздумывая что-то, следом летит ко мне еще один вопрос:
— А как же кровь? Боялсь ведь.
— Сейчас нет, — с гордостью произношу и широко улыбаюсь.
— Боец. Ну тогда в топку первое образование. Мне не надо, чтобы моя дочь разрывалась между занятиями и универами.
— Пап, ну что ты…там же бюджет.
Папа усмехается, словно это и правда ничего, но так-то оно и да. Просто кому-то другому теперь повезет получить это место, почему бы и нет?
— И что теперь? Ты решила стать врачом. Ну и отлично, учись в одном месте и отдыхай после учебы спокойно. А не так, что ты после одних пар делаешь задания для другого универа. Контракт мы в состоянии оплатить, дочь. Все.
Своим «все» он ставит воображаемую точку в этом разговоре, а я понимаю, что мне ведь и правда станет легче, если я буду только в меде учиться, а не так…как сейчас.
— Ты не злишься? — спрашиваю, ежась от будущего ответа. Но меня тут же отпускает, когда отец произносит:
— Яна, я расстроен, что ты молчала, но я не злюсь на тебя и никогда не буду, — совершенно спокойный тон. Папа треплет меня по щеке, горящей огнем, а затем выдыхает тяжело. Я тнусь к нему с объятиями и умещаюсь на широкой груди. — Ты мне правду говори. Любую Я ее приму всегда, ведь ты моя кровинушка.
Облегчение затапливает с головой.
Совсем как в детстве, когда падала и разбивала коленки, а потом папа утешал меня в своих объятиях. В них мне всегда становилось легче.
— Видел я спецназовца твоего. С горечью стоит признать, что мне даже отлупить его не за что. Исаевская порода хороша, мужик…Любишь его?
Грудная клетка отца вибрирует на последнем, словно он даже произносить такое не хочет. Ревнует…он меня ко всем всегда ревнует, и это я точно знаю. Ухом прижимаюсь к груди, прямо к бешено колотящемуся сердцу.
— Люблю, пап.
Кажется, что ритм сбивается и снова несется.
— Когда ты выросла, малыш? Я ж только недавно тебя из роддома забирал с мамой, вот такая малюсенькая была, — он показывает руками размер меня в тот момент, когда из роддома выписывали, на мгновение выпуская из объятий.
Да как-то так вышло, пап. Выросла быстро, скоро и сама могу детей иметь…
— Пап, я тебя очень люблю, — улыбаюсь сквозь слезы, обхватив его лицо двумя ладошками.
— И я тебя, дочь. Но условия у меня тоже будут. Никакого сожительства без брака. Никаких детей, пока ты не закончишь универ. Понимаю, что молодо и зелено, но твои мечты должны сбываться, тем более, что они с таким трудом отвоевываются.
И тут я слышу, как хлопает в ладоши Миша, привалившийся к колонне у самой лестницы. Я его не заметила, или он только что спустился?