Дочь нечестивца
Шрифт:
Весь следующий день Нейт провела у бассейна, где убивали время за сплетнями скучающие наложницы. Там она смогла как следует рассмотреть свою неудавшуюся убийцу. Соперница обладала яркой, выразительной внешностью, но уже давно вышла из возраста юной девочки, в то время как конкуренцию ей составляли бойкие и решительные красавицы семнадцати лет. На их фоне даже Нейт в свои двадцать чувствовала себя древней старухой. У Тахенвет были прямые чёрные волосы, спускающиеся до плеч, утончённые черты лица, светло-жёлтая кожа и крепкие икры танцовщицы. Она казалась сказочно красивой, пока не оборачивалась
«Пусть после смерти моё сердце сожрёт Амамат, если это не она столкнула меня в воду», — подумала Нейт.
После полудня Гиант, как и обещал, принес трёхмесячного котёнка, которого девушка сразу поручила заботам служанки, чтобы не успеть привязаться. Она кормила его редко и только тем, что ела сама, и голодное животное быстро привыкло к необычной для него пище. Нейт понимала: рано или поздно котенок умрёт, и целенаправленно давила в себе чувство вины. Если она и была жестокой, то не больше, чем Кархедон, который использовал для таких же целей шестилетних крестьянских мальчиков, проданных в рабство собственными родителями.
Многим рыжеволосая наложница казалась бесчувственной и холодной. Нейт и сама думала о себе так. Но жестокость её была оправдана: через месяц после охоты она нашла пушистый трупик своего питомца рядом с миской воды. Эту воду она утром налила ему из собственной кружки. Бедное животное умерло в страшных муках. Глаза-бусинки закатились. С крошечной мордочки клочьями свисала белая пена. Когда Нейт вернулась в комнату, чёрные лапки котёнка дергались в последней агонии, а грудная клетка судорожно вздымалась и опадала.
Отравленную воду Нейт перелила в пустой фиал — раньше в нём хранилось ароматное масло — и запечатала пробкой из пчелиного воска. Остатки из кувшина выплеснула в окно. К тому времени котёнок затих, и Нейт позвала служанку. Охая и рыдая, та унесла из комнаты маленькое бездыханное тельце, чтобы забальзамировать и похоронить со всей пышностью на специальном кладбище.
Глава 24
В хлипкой лачуге Джун было темно и дымно. В ведьмовском котле, по обыкновению, что-то булькало, распространяя вокруг немыслимое зловоние. На земляном полу сидела бедно одетая египтянка и терпеливо наблюдала за работой колдуньи. Саму ведьму было не разглядеть в густых клубах дыма, поднимавшихся от котла. Нейт приоткрыла дверь и тут же отпрянула, зажимая ладонью рот. От едкого пара на глазах выступили слёзы.
— На, возьми. Подмешивай ему в пиво, но не больше двух-трех капель на кружку, иначе будет заметно.
Откашлявшись, Нейт снова попыталась заглянуть внутрь. Женщина поднялась на ноги и со словами благодарности неуверенно, словно сомневаясь, примет ли колдунья такую плату, протянула ей несколько свежих карпов, нанизанных на верёвку. Джун скривилась, но повесила рыбу на торчащий из стены крюк. Прижимая кувшин к груди, женщина поспешила из комнаты и едва не столкнулась с замершей в дверях Нейт. Прежде чем войти в хижину, та глубоко вдохнула, словно собиралась нырнуть в холодную воду. В комнате было нечем дышать. Глаза слезились от дыма. В горле першило, и девушка вновь закашлялась.
— Ты изменилась, — проскрипела колдунья. — На рынке в толпе я бы тебя не узнала.
Нейт неосознанно коснулась своих волос. Оглядевшись по сторонам, она заметила в углу соломенную циновку, но не решилась присесть: всё вокруг почернело от копоти и въевшейся грязи. Даже земля под ногами казалась жирной, словно наносной ил. Под потолком через всю комнату тянулась верёвка с сушеной рыбой. Стены украшали шкуры мелких животных и чучела птиц. На плоском широком камне стояло множество глиняных горшочков всевозможных форм и размеров.
За минувшие годы колдунья нисколько не изменилась. Старая и уродливая, она казалась бессмертной, такой же незыблемой, как песок и скалы. Создавалось впечатление, что Джун уже родилась такой — дряхлой, сгорбленной, знающей абсолютно всё. Что, когда её, Нейт, заберёт Анубис, старая ведьма ещё долго будет жить в своей мрачной хижине и варить вонючие зелья уже для её детей.
— Зачем ты пришла? — Джун опустилась на грязную циновку в углу, но не предложила девушке сесть, видимо, заметив, с каким брезгливым выражением та огляделась по сторонам. Тут же на колени забрался жирный усатый кот с лоснящейся чёрной шерстью. Ведьма рассеянно почесала его за ухом.
— Меня хотели отравить, — Нейт протянула ей запечатанный воском фиал. — Можешь определить, что это за яд и где его купили?
Отковыряв ногтем пробку, колдунья осторожно понюхала воду, затем поднесла флакон к пламени и посмотрела на свет. Поцокав языком, она прогнала кота с колен и поднялась на ноги. Пока Нейт описывала симптомы отравления, старуха вылила содержимое фиала в котёл и, бросив следом несколько дополнительных ингредиентов, задумчиво помешала ложкой кипящее варево. Наложница не сводила с колдуньи внимательных глаз.
Наконец старуха сказала:
— Похоже на работу Нур.
Услышав знакомое имя, Нейт побледнела. Спустя два года прошлое вновь напомнило о себе. Словно внезапный порыв ветра швырнул в лицо горсть песка. Сделав глубокий вдох, Нейт затолкала неприятные образы в самый дальний уголок памяти.
— Ты уверена?
— Утверждать не буду. Яд можно купить у какого-нибудь неболтливого жреца, но это рискованно. Обычно с такими целями идут к нам. А здесь, в городе, никто, кроме меня и Нур, этим не занимается. — Старуха скривилась, и по выражению её лица девушка поняла: они с Нур соперницы. — К тому же несколько дней назад я видела, как из пещеры этой старой карги выходила знатная египтянка.
Нейт напряглась.
— Можешь её описать?
— Лица я не видела, зато запомнила браслет на предплечье: широкий, золотой, украшенный глазом Гора и ляпис-лазурью. Искусная работа. Вряд ли где найдётся второй такой.
Сомнений не осталось. Нейт хорошо помнила этот браслет: Тахенвет носила его, не снимая. Этим подарком Кархедона девушка гордилась особенно: в гареме тот вызывал неизменную зависть и словно возвеличивал её над другими наложницами. И хотя ювелиры часто украшали свои изделия изображением уджа, конкретно этот браслет был настолько тонкой работы, что не мог не бросаться в глаза.