Дочь нечестивца
Шрифт:
— Заметила что-нибудь такое? — спросил начальник стражи у лежащей на полу ведьмы.
Нейт была на грани отчаяния. Старуха смотрела на них растерянными глазами, слишком испуганная, чтобы мыслить связно. В таком состоянии она ничего не смогла бы вспомнить, даже если бы попыталась. Понимала ли она вообще, что от неё хотят?
«Надо её припугнуть», — подумала Нейт, сходя с ума от собственного бессилия. Больше от неё ничего не зависело. Кархедон взглянул на неё с таким раздражением, что стало понятно: ещё слово — и Нейт разделит участь старухи. Дальше испытывать терпение номарха было опасно.
К счастью, будто прочитав её мысли,
— Ты же не хочешь, чтобы тебя опять пытали? — сказал он. — Ты всё равно умрешь. Так или иначе. Но ведь и смерть бывает разной: быстрой и безболезненной или долгой и грязной, полной невыносимых страданий. А ещё есть пытки. Человеческое тело можно резать, ломать, растягивать, прижигать огнём. Наши палачи умеют растягивать этот процесс до бесконечности. Ты не умрёшь от потери крови и не потеряешь сознание. Ты прочувствуешь всё. Но у тебя есть выбор. Помоги нам найти предателя, и, возможно, ты умрёшь быстро.
Стражник лгал: никакие обстоятельства не заставят Кархедона смягчиться. На лёгкую смерть надеяться не стоило, и в глубине души старуха это понимала, но, как и любой на грани отчаяния, ухватилась за последнюю соломинку. Ход оказался верным и принёс результаты. Ведьма задумалась. Спустя время — секунды две или три, и Нейт почти это видела, — в голове у колдуньи как будто что-то щёлкнуло, и она вскинула на солдата безумные, лихорадочно горящие глаза.
— Браслет! — воскликнула старуха с радостью и восторгом, словно бедняк, случайно нашедший в грязи на своём дворе сверкающую жемчужину. — На её руке был браслет с оком Гора!
От облегчения Нейт едва не расплакалась. Её трясло.
— Такой?! — не выдержав, она подскочила к Тахенвет, которая пыталась спрятаться за чужими спинами, и резко дёрнула её за руку, демонстрируя всем собравшимся массивный браслет из золота с изображением уджа. Увидев его, старуха усиленно затрясла головой. Она напоминала тонущего человека, которому неожиданно бросили спасительную верёвку.
— Да! Да! Это он! — закивала она, обличающе указывая в сторону смертельно побледневшей наложницы. — Я хорошо его запомнила. — Прищурившись, старуха внимательно посмотрела девушке в лицо. — Теперь я её узнала. Да, точно, это была она! Она купила у меня яд!
Судьба Тахенвет была решена. Кархедон кивнул, и стражники окружили перепуганную невольницу. Девушка рыдала и выла, вырываясь из солдатских рук. Пока её уводили, она не переставала кричать:
— Это ложь! Рыжая мерзавка меня подставила! Она спит с этим безъяйцевым предателем, главой евнухов. Они в сговоре! Да, я купила яд, но хотела отравить её! Её, эту рыжую демоницу! Пожалуйста, мой господин, мой милостивый и добрый повелитель, сжалься! Это недоразумение! Я хотела убить её, не тебя, её! Я люблю тебя! Умоляю, сжалься!
Кархедон поморщился, глядя на протянутые к нему в мольбе руки.
— Казнь состоится завтра утром, — сказал он начальнику стражи. — Что это будет, я ещё не решил. Зайди ко мне вечером.
Глава дворцовой охраны почтительно поклонился и вышел за своими солдатами. Нейт добилась, чего хотела. Несмотря на это, от слов Кархедона засосало под ложечкой. Она не знала, какое наказание придумает для предательницы жестокий номарх, но не сомневалась, что казнь будет кровавой и жуткой, изощрённой и до ужаса омерзительной. Правда, и представить себе не могла, насколько.
Глава 29
Как фаворитка номарха Нейт заняла одно из лучших мест на трибуне, специально возведённой за воротами города. Большинство наложниц воспринимали предстоящую казнь как некое светское мероприятие, наподобие праздника или пира, где можно показать себя, свои наряды и украшения, похвастаться и посмотреть на других. Всё утро девушки примеряли платья и обсуждали, кто что наденет. Главной их целью было переплюнуть своих соперниц. Каждая стремилась выглядеть самой изысканной и роскошной. Женщины шли на казнь, чтобы покрасоваться, мужчины — чтобы посмотреть на чужую смерть, насладиться криками и страданиями. Нейт предпочла бы остаться в своих покоях, но не могла себе этого позволить.
Толпа возбуждённо галдела. Солнце ещё не успело подняться высоко, но, глядя на переполненные трибуны, можно было с уверенностью сказать: даже сильная жара не заставит людей сдвинуться с места. Вспомнился праздничный пир и перекошенные от ужаса лица вельмож, застывших, словно каменные колонны. Тогда, испуганные, они боялись пошевелиться: гнев непредсказуемого номарха мог обрушиться на любого из них. Теперь, сидя на трибунах и чувствуя себя в безопасности, эти люди нетерпеливо ёрзали и переговаривались в ожидании кровавого зрелища. Прелесть подобных мероприятий в том, что всё это происходит не с тобой. В такие минуты собственные беды кажутся незначимыми, словно отступают на второй план перед лицом чужих невыносимых страданий, и даже самый нищий феллах чувствует себя счастливым, ведь это не его вешают, режут, прибивают гвоздями к стене, оставляют на растерзание воронам. Чем страшнее и мучительнее казнь, тем сильнее тёмное удовлетворение от того, что ты просто жив. По сравнению с осуждённым, каждый сидящий на трибуне настоящий счастливчик.
Ожидание затягивалось. Сотни голосов создавали нестройный гомон, действующий на нервы. От шума разболелась голова. Нейт прикладывала пальцы к пульсирующим вискам, молясь, чтобы этот кошмар поскорее закончился.
Последним своё место занял номарх. Специально для него четверо рабочих доставили из колонного зала роскошный трон, инкрустированный золотом и слоновой костью. У ног правителя лежала его любимая борзая. Время от времени она вскакивала и начинала пронзительно выть, внося свою лепту в ужасную какофонию.
Неожиданно толпа оживилась. Мужчины и женщины вытягивали шеи, а некоторые даже вскочили со своих мест, пытаясь лучше рассмотреть, что творится внизу. Стражники ввели Тахенвет, полностью обнажённую, со связанными спереди руками. За чужими спинами Нейт не сразу смогла её разглядеть. Тело бывшей фаворитки номарха — гладкое и безволосое — осталось таким же прекрасным, лицо же изменилось до неузнаваемости, как если бы к туловищу молодой девушки приделали голову старухи. Седые волосы сбились в неопрятные колтуны. Красные от рыданий глаза запали глубоко в череп и смотрели затравленно, обрамлённые сетью разбегающихся морщин. Бровей не было. Кожа по цвету напоминала пожелтевшие от времени льняные ленты, которыми обматывают тело и лицо мумии, прежде чем погрузить в саркофаг. Ко всему прочему, щёки Тахенвет шелушились, словно покрытые маленькими чешуйками. Глубокие носогубные складки сделали выражение лица угрюмым, огрубили черты, полностью уничтожив их былую мягкость и нежность. Только тот, кто видел Тахенвет до заточения, мог поверить, что когда-то она была изумительно хороша.