Дочь огня

Икрами Джалол

— Дай-то бог!

— Говорят, бухарский плов очень вкусный.

— Вкусный, — улыбнулся Хайдаркул, — я в этом деле мастер, здорово понимаю. Приготовлю такой плов, что ты не заметишь, как пальцы съешь.

— Очень хорошо. Поедим твоего плова, а потом ко мне в Баку поедем. Тебя Наташа бакинским пловом угостит, жареной рыбой, селедочкой.

— Селедочкой? А что это такое?

— Селедка-то? А ты что, не знаешь? Да на свете ничего вкуснее нет селедки. Особенно когда ее Наташа приготовит… Эх,

даже сейчас слюнки текут.

— Да из чего ее делают, селедку?

— Селедка — это рыба такая, понимаешь, рыба так называется. Только по-особенному приготовленная… Эх, заговорили мы с тобой о жратве, а в животе у меня прямо волки завыли. Давай-ка перекусим.

Соколов вытащил из мешка краюху хлеба, разломил ее пополам, и оба принялись за еду.

— Ничего, приятель, не журись. Живы будем, не умрем. Со мной не пропадешь… А сейчас давай спать, а то я двое суток почти глаз не смыкал. — Свернув пальто и подложив его под голову, Соколов растянулся на нарах.

Хайдаркул тоже лег и сразу уснул.

Когда он проснулся, поезд мирно постукивал на стыках. Соколов сидел с ногами на нарах, обхватив колени руками.

— Поднимайся, завтракать будем. Принесли хлеб с чаем.

— Куда мы едем?

— Не знаю, кажется, в сторону Ташкента.

Куда их везут, понять было невозможно. Прошел день, наступила ночь, потом снова день. Поезд подошел к какой-то большой станции. Вагон отцепили и поставили на запасный путь, а их вывели из вагона. День был чудесный, на небе — ни облачка, ярко светило солнце Хайдаркул с интересом оглядывался.

— Да это Самарканд, — сказал Соколов.

Начальник охраны выстроил вокруг них солдат с обнаженными шашками, и арестантов повели в город.

Сразу за вокзалом начались сады и виноградники, по широкой мощеной дороге шли пешеходы, ехали арбы, фаэтоны…

Попадалось много русских. Не обращая внимания на арестованных, мимо проходили и проезжали солдаты, офицеры, чиновники. Брели по дороге или ехали верхом на ишаке крестьяне, они с состраданием глядели на Хайдаркул а и Соколова.

Была ранняя весна. Деревья стояли в цвету, почки набухли и распустились, нежно зеленела травка. Но цветущую весну заслоняли от арестантов обнаженные шашки солдат.

Шли долго. По пути солдаты отдыхали в какой-то чайхане, а Хайдар-кула и Соколова усадили в углу двора, у стены, не сняв даже наручников. Потом снова шли. Только в сумерках дошли до тюрьмы. Их посадили в одну камеру.

В самаркандской тюрьме Хайдаркул провел с Соколовым около четырех месяцев. Соколов учил его писать по-русски. Обертки от чая, папиросные коробки, стены, пол — все годилось для занятий. Вместо карандаша пользовались углем, куском извести — всем, что попадалось под руки. А потом решились и попросили у пожилого надзирателя огрызок карандаша.

Хайдаркул сначала научился писать свое имя, некоторые русские слова, а потом и целые фразы. Вскоре уже мог прочесть то, что было написано на спичечных и папиросных коробках. Как-то Соколов раздобыл русскую газету «Туркестанские ведомости». Первые дни Хайдаркул с трудом читал заголовки, но через некоторое время научился разбирать даже мелкий шрифт. Его успехи радовали Соколова. Вообще Соколов был неутомимым человеком. Он никогда не поддавался плохому настроению, всегда что-то мастерил, даже здесь, в тюрьме, умудрялся находить какое-нибудь занятие.

Иногда он философствовал:

— Коли вода до шеи дойдет, всякий человек плавать научится. Вот так же и ваш народ. Терпит, терпит, а потом возьмет и выбросит к чертовой матери эмира и всех его прихлебателей. Для этого, конечно, надо, чтобы люди твердо знали, чего они хотят. Взять, например, тебя — ведь не стерпел обиды, не побоялся на самого бая руку поднять. Но что изменилось от того, что ты убил одного бая? Одним баем на свете стало меньше — и все. Сплоховал ты, братец! Сидишь вот теперь без всякого толку.

— Да ведь и тебя посадили, — оправдывался Хайдаркул.

— Это, конечно, глупо, что меня схватили. Но дело тут совсем другое. Я выполнял задание организации. Попадаться, конечно, не надо было…

Но ничего, я помирать не собираюсь. Но в Сибири люди живут, и там дело найдется.

Под влиянием Соколова Хайдаркул стал на многое смотреть другими глазами. В душу пахнуло свежим ветерком надежды; он поверил в себя, понял, что все зависит от человека, он сам может изменить свою судьбу.

Но вот однажды в камеру вошел надзиратель и приказал Хайдаркулу собираться. Друзья крепко обнялись.

— Не унывай, брат, — сказал Соколов, — я уверен, мы с тобой еще встретимся… — И тихо добавил: — В лучшие времена.

Во дворе стояла большая группа арестантов. Их выстроили и повели на станцию.

Целый год гнали Хайдаркула по этапу, из города в город, из одной пересыльной тюрьмы в другую. Нигде подолгу не задерживаясь, то поездом, то на лошадях, то пешком шел он, в отрепьях, закованный в кандалы, пока не прибыл в Нерчинский округ.

В Акатуе стояла зима. На хмуром небе, казалось, никогда не было и не будет солнца. Горная каменистая земля, короткое лето и трудная, каторжная жизнь.

Первые дни их держали в камерах, а потом погнали на работы. С раннего утра до позднего вечера арестанты дробили в горах камни, грузили вывозили породу. На работе оковы с рук снимали, а на ногах они оставались все время. На ночь всех загоняли в огромные холодные бараки, разделенные нарами на две части. Кормили впроголодь: похлебка и ржаной хлеб пополам с отрубями.