Дочь огня
Шрифт:
— Я!
— Давай документ!
Хайдаркул протянул паспорт.
— Так! Правильно. Ну, шагай!
— Куда? За что?
— В полицию! Ты арестован! — сказал начальник и жестом дал понять, чтобы Хайдаркула вывели. Жандармы схватили его за руки, толкнули и повели.
Умар-джан загородил дорогу начальнику.
— За что? — спросил он. — В чем провинился?
— Там разберут!
— Какое право имеете вы нарушать законы? — сказал Смирнов, выйдя на улицу вслед за жандармами. — Почему подвергаете аресту ни в чем не повинного русского подданного?
— Ну, виновен он или нет, там разберутся, — ответил начальник. Жандармы вели Хаидаркула с шашками наголо, но он улыбался и, оглянувшись на товарищей, весело сказал:
— Не волнуйтесь! Расспросят, выяснят и освободят. Есть ведь закон!
— Все рабочие депо за вас горой встанут, Хайдаркул, — крикнул Смирнов. — Вас освободят!
— Не успокоимся, пока не освободим, — подхватил Умар-джан. Хайдаркул шагал смело, уверенно, с гордо поднятой головой.
Часть третья ДРУГ И НЕДРУГ
Прошло десять лет… Много воды утекло за эти годы в Зеравшане, много важных событий произошло. Каждый день приносил что-нибудь новое.
Встряхнулась и пришла в движение великая Российская империя. Люди, словно они вдруг заново родились, другими глазами увидели свою жизнь. Они боролись, одерживали победы, терпели поражения — прежнего спокойствия уже не было.
А в Бухаре, еще тысячу лет назад воспетой в поэмах и сказаниях, продолжали оставаться древние, как сама земля, законы и обычаи; за высокими крепостными стенами сонно текла жизнь под «благодатной» сенью его высочества эмира.
Единственно новое, что пришло в Бухару за эти годы, — железная дорога. Поблескивая темной, жирной сталью, она обогнула мазар и устремилась к воротам Кавола, где выстроено одноэтажное здание вокзала.
Сюда несколько раз в день поезд привозил из Кагана грузы и пассажиров. Маленький паровозик, пыхтя и отдуваясь, тянул за собой несколько вагончиков, с трудом преодолевая за полчаса десять — пятнадцать верст от Кагана до Бухары.
В тот день было пасмурно, лил дождь. Перед самым приходом поезда к вокзалу подкатила пролетка с поднятым верхом. Из нее вышел высокий мужчина. Спасаясь от дождя, он накинул поверх чалмы большой платок, так что лица его нельзя было разглядеть. По ботинкам со сбитыми каблуками да поношенному халату можно было догадаться, что незнакомец не из богатого десятка. Купив билет, он торопливо сел в один из ближайших к паровозу вагонов.
В полутемном вагоне было пусто. Тусклый фонарь над дверью освещал проход между скамейками. Мужчина пристроился у окна, снял с головы платок, выжал его и расстелил на скамейке.
За Фатхабадом в вагон вошел русский.
— Салом, ака Махсум, — поздоровался он.
Ака Махсум встревоженно поднял голову, но, узнав вошедшего, облегченно вздохнул:
— Ах, это вы, Смирнов! Как вам удалось меня разыскать?
— Кто ищет, тот находит, — ответил Смирнов таджикской поговоркой. — А вы куда?
– В Каган. Хочу узнать, не прибыл ли из Ташкента товар.
— Давно уже прибыл. Я хотел сообщить, да никого из ваших не мог найти. — Он придвинулся к ака Махсуму и тихо добавил: — Не понимаю, чего вы там тянете?
— Будто вы не знаете наших людей, — сердито ответил ака Мах-сум. — Одна надежда на вас.
Поезд тем временем подошел к Кагану. Смирнов спрыгнул прямо на железнодорожные пути. Ака Махсум вышел на перрон и не торопясь пошел к зданию вокзала. Выйдя через дверь и обогнув здание, он направился к железнодорожным путям. Скоро он догнал Смирнова.
— Недавно из Самарканда приезжал человек, — сказал Смирнов, не замедляя шаг. — Мы ждали кого-нибудь из ваших, но так и не дождались. Неужели Асо вам ничего не передал?
— Он-то передал, да что толку. Мы собрали людей, а они отказались ехать…
— То есть как — отказались? Почему?
— Да опять струсили, они же всех боятся: и эмира, и русских, и, кажется, даже собственной тени пугаются.
— Скажите уж прямо — большевиков боятся.
— И то верно, — смущенно подтвердил ака Махсум.
Когда они проходили мимо депо, к ним подошел мужчина в огромной папахе, похожий на туркмена.
— Вы не знаете, где тут дом Умар-джана? — обратился ом к ним по-русски.
— Умар-джана? Какого? Мастера из депо? — переспросил Смирнов.
— А зачем он вам? — перебил ака Махсум, окинув незнакомца недоверчивым взглядом.
— А затем, мой дорогой ака Махсум, — спокойно ответил человек в папахе, — что нам, кажется, с вами туда по пути.
— Проклятье, — выругался ака Махсум по-таджикски. — Он меня откуда-то знает.
— А что в этом странного? — сказал незнакомец тоже по-таджикски и улыбнулся.
Только теперь Смирнов узнал его.
— Дружище! Да неужели это ты? Какими судьбами? Да нет, он; ей-богу, он, — повернулся он к ака Махсуму. — Узнаете?
Ака Махсум в нерешительности покачал головой.
— А ты, видно, здорово постарел за это время, ака Махсум, — засмеялся человек в папахе. — Раньше небось любую красавицу мог под паранджой разглядеть, а сейчас меня, Хайдаркула, не узнал…
Ака Махсум удивленно смотрел на старого друга, от волнения у него мелко дрожали пальцы. Он только и смог произнести:
— Хайдаркул…
В доме Умар-джана собрались старые друзья: Смирнов, ака Махсум, Амон и кое-кто из рабочих депо, знавших Хайдаркула еще до ареста.
Всю ночь длился рассказ Хайдаркула. Он заново вспоминал все, что произошло с ним за десять лет. Нелегко дались ему эти годы, они оставили глубокий след в его жизни, многое он увидел, о многом передумал.
Приняв русское подданство, Хайдаркул думал — ничто ему не грозит. Он безгранично верил в справедливость и благородство царя, верил, что он всемилостив к своим подданным и отличает убийство от возмездия.