Дочь Озара
Шрифт:
Руник, то ли дразня брата, то ли невольно подражая, теребил себя за мочку уха. Он сильно походил на Зукуна, только ростом не выдался. Получилась уменьшенная копия. Даже уши такие же оттопыренные, но помельче. Зукун, как сидел на корточках, так, не вставая, и двинул Руника, метя в левое ухо, но угодил в скулу. Братец полетел кувырком, вскочил, оскалился:
— Ну, ты, Зукун!
Тут же смягчил тон:
— Что я такого сказал? Разве я не прав?
— Говори, да не заговаривайся, — пробурчал вождь, остывая. Чего он вспылил? Руник озвучил собственные мысли Зукуна. Примерно то же самое он в последние дни и думал, перебирая варианты. Нет, получается, другого выхода?
— Ну, так как, Зукун? А то, я не знаю, если я не прав. Тогда расскажи на совете о Вироне и Ваде. Пусть племя решает.
Руник, хотя и встал из предосторожности у выхода из шалаша, продолжал ненавязчивый шантаж.
— Я согласен с тобой, — угрюмо сказал Зукун. — Раз уж так получилось.
— Тогда еще, Зукун, — настойчивый братишка дожимал до конца. — Люди после смерти Похуна совсем злые. Давай этого дикаря, того… на жертвенном костре.
Зукун поморщился. Людоедские наклонности брата его раздражали. Когда-то, судя по преданиям, варии тоже были каннибалами, съедая тела поверженных врагов. Но уже в течение нескольких поколений существовало табу на пожирание себе подобных. Запрет начал давать трещину, когда варии, истощив охотничьи угодья на юге, двинулись на север и там столкнулись с 'пещерными дикарями'. Дикари были ДРУГИМИ и, по мнению вариев, больше напоминали зверей: и обличьем, и повадками. Поэтому варии даже не пытались договариваться с ними, как с равными, а сразу обрушились на дикарей всей мощью своей, более организованной и технически оснащенной, силы. Началась жестокая битва за выживание, а когда речь идет о жизни и смерти, оболочка цивилизованности и гуманизма смывается с психики человека также легко, как акварельная краска с рук художника.
До Зукуна доходили слухи о том, что в некоторых племенах вариев возродились традиции ритуального поедания захваченных в плен глотов. Но в племени Леопарда табу еще держалось, благодаря усилиям Зукуна и других старейшин. Руник представлял 'партию', усиленно намекавшую на необходимость возрождения старого обычая. Сторонники людоедства ссылались на задачи 'патриотического воспитания молодежи'. На каких же еще примерах воспитывать единство племени, как не на теле растерзанного врага?
Зукун, в отличие от брата не был столь кровожаден, хотя, заметим, он никогда не пробовал человечьего мяса. Стоит ведь только пристраститься.
Вожак поморщился. Руник не уходил, ожидая ответа. Сегодня, похоже, был его день.
— Хорошо, — нехотя согласился Зукун. — Но не сегодня — завтра. Простимся с Похуном и тогда принесем жертву Оман Яру*.
…Уна тяжело вздохнула:
— Я не знаю. Ты — мой старший брат и вождь. Вада — моя дочь. Я не знаю, что делать.
— У тебя есть еще две дочери, — мягко сказал Зукун. — А Вада… Все равно, ее уже столько лун нет. Уже сколько раз после ее ухода всходило Солнце? Раз, два и три. Раз. Раз два и три. Два. Раз, два и три. Три. Раз, два и… раз.
Вождь попробовал подсчитать и сбился. Он умел считать только до трех.
— Много, в общем. Я думаю, что она умерла. В лесу столько зверей. Иначе, она бы давно вернулась. Может, это и к лучшему. Она стала такой странной. Помнишь, как она тебя напугала?
Брат и сестра какое-то время сидели в молчании.
— Ладно, — наконец произнесла колдунья. — Оман Озара скажет так, как надо.
Ближе к полудню все взрослое население собралось у жертвенного места, в центре стойбища. Дети крутились тут же в нескольких метрах, не переходя условную черту, за которой начинались дела взрослых. Зукун, облаченный в леопардовую шкуру, стоял рядом с воткнутой в землю толстой жердиной и наблюдал за отбрасываемой ею тенью. Ему было жарко в парадном 'костюме' вождя, но обычай требовал соблюсти формальности. Тень стала совсем коротенькой. Пора, чего тянуть?
Обряд гадания, во время которого задавались вопросы Духу Огня, представлял собой простую процедуру, особенно по меркам современных магов и экстрасенсов.
Колдуньи подбирали на берегу крупный, но плоский камень, овальной формы. Затем 'блин' клался прямо в костер и там нагревался. Когда колдуньи решали, что 'клиент дозрел', его палками вытаскивали из костра и клали на землю. После этого раскаленный камень поливали водой. Если он раскалывался, это означало, что Оман Озара готов дать совет общине. Если 'объект' не кололся, это значило, что Озара сердится и не хочет говорить с людьми. Поэтому процедуру откладывали на неопределенное время. Так обычно происходило, когда 'верхушка' племени по каким-то причинам до последнего момента не могла 'найти консенсус'. Но сегодня все было решено заранее.
В гадании участвовала только одна колдунья, Уна, которой помогали две дочери Оры. Саму Ору решили от процедуры освободить в связи с постигшем ее горем — на этом настоял Руник.
Когда Уна дала сигнал, девушки вытащили гадальный камень из огня на специально зачищенный от травы пятачок земли. Уна трагическим голосом вопросила:
— Скажи нам, о, Оман Озара, ты будешь с нами говорить?
Затем, не мешкая, взяла тыкву с водой и, бормоча под нос заклинания, направила воду тоненькой струйкой на раскаленную поверхность. Через несколько мгновений камень треснул и развалился на три части: одну большую и две маленькие. По толпе пронесся радостный гул: как хорошо, Оман Озара хочет с нами разговаривать!
Колдунья присела над камнем и задумалась. Еще полила осколки водой, пока они не перестали шипеть. Осторожно, небольшой палкой раздвинула осколки, рассматривая их с внутренней стороны. В толпе стало очень тихо, все ожидали вердикта Озары.
Наконец, Уна взяла большую половинку камня в руку, встала во весь рост и подняла осколок над головой:
— Я спросила у Оман Озары, что нам делать с Вадой? Озара мне ответил: наше племя одно целое. От него отвалилось два куска. Один кусок — Вада. Это значит, что Вада уже не часть племени. Она ушла туда, откуда нет возврата.
В толпе снова зашумели. Голоса сожаления смешивались с голосами одобрения и облегчения. Вот и ладно, теперь все ясно. Раз Озара так сказал, значит, так тому и быть.
— А еще Оман Озара передал мне, — продолжила колдунья, возвысив голос. — Второй отвалившийся кусок камня — это чужой человек, оказавшийся среди нас. Он враг, и мы должны избавиться от него, пока он не погубил наше племя. Озара не сказал мне, как зовут этого человека. Может быть потому, что у него нет имени? Что скажет племя?
— Дикарь, это дикарь! — раздались выкрики. — Смерть дикарю!
— Смерть дикарю! — выкрикнула колдунья, и толпа проревела за ней почти в один голос. — Смерть дикарю!
К Уне приблизился Зукун и, встав рядом, громко объявил:
— Будет так, как советует Оман Озара, и решило племя. Глот умрет завтра на жертвенном камне, после того, как мы простимся с Похуном.
Зукун повел взглядом по толпе, увидел в первом ряду Сиука и опустил глаза.
Вождь вернулся в шалаш, с омерзением скинул с себя тяжелую шкуру. Присел на лежанку и вытер пот. Уф, одно дело сделано. Неожиданно в проеме шалаша появилась седая голова Короса. Он посмотрел на голого вождя и осторожно спросил: