Дочь палача и ведьмак
Шрифт:
Он с интересом взглянул на распухшие пальцы аптекаря, точно хотел оценить собственную работу.
– С другой стороны, я также обязан предупредить тебя, что ложь твоя ни к чему не приведет. Поверь мне, ты признаешься рано или поздно. Любой другой исход плохо отразился бы на моей репутации. Так не усложняй себе жизнь. – Палач говорил уже над самым его ухом. – Ты ведь говорил, что сам родом из семьи палача. Так что сам все прекрасно знаешь, дорогой кум.
Палач рассмеялся и дружески хлопнул Непомука по плечу. Затем на монаха снова надели железный ошейник с шипами, и стражники повели
– Сегодня у тебя особенный гость. – Мастер Ганс вел конвой со светильником в руке. – Графу больно уж в тягость руководить допросом, он лучше на охоту съездит. Я бы тоже не прочь, будь у меня время и деньги… – Палач брезгливо помотал головой. – Господин наш еще вчера побелел, как покойник, когда я тебе ногти выдирать начал. – И добавил, понизив голос: – Это зрелище не для таких изнеженных жирдяев. В прошлый раз то же самое было. Единственное, что способен вынести граф, это вид крови из подстреленного оленя.
– И кто же его теперь заменит? – просипел Непомук, железные шипы на ошейнике царапали шею.
В душе у монаха затеплилась надежда, что приехал образцовый магистр из Мюнхена, которого интересовала прежде всего правда, а не колдовство. Оба заседателя были ревностными советниками Вайльхайма, которые повторяли за графом каждое слово. Быть может, ученый из города сумеет что-нибудь им втолковать.
– Ты его знаешь, – ответил палач через некоторое время. – Граф сам выбрал его на эту роль. Видимо, чтобы тот доказал свою верность.
Они тем временем дошли до камеры пыток. Мастер Ганс отворил дверь, и стражники втащили Непомука в темный подвал, освещенный лишь потрескивающим в железном коробе огнем. Как и до этого в камере, монах непроизвольно затрясся. Он оглядел еще со вчерашнего дня окровавленный пыточный стул, дыбу и канаты, которыми мастер Ганс, вероятно, уже сегодня начнет его растягивать, пока сухожилия не лопнут, как сухие бечевки.
У правой стены стоял широкий стол, на котором возле чернильницы лежали несколько бумажных свитков и толстая книга. За столом сидели трое мужчин. С двоими из них, тучными советниками Вайльхайма, Непомук познакомился еще вчера. Жирные и богато одетые, они глядели на монаха с отвращением, страхом и любопытством, словно уже поспорили, сможет колдун от них сегодня улететь или нет.
Между ними, выпрямившись на стуле, сидел третий. Когда Непомук узнал его в свете дрожащего пламени, то затрясся еще сильнее. Монах упал на колени и молитвенно сложил руки.
– Прошу тебя, брат! – взмолился он. – Ты должен мне поверить, все это…
– Не тешь себя ложными надеждами, – перебил его заседатель. – Я уже не твой брат, а скорее твой инквизитор. Судья Вайльхайма возложил на меня эту прискорбную обязанность с тем, чтобы в скором будущем я посвятил себя более высокой миссии. В нашем монастыре срочно нужен новый настоятель.
Глаза приора, точно две бисерины, сверкнули холодным блеском, и он кивнул мастеру Гансу.
– Пора начинать, палач, – сказал брат Иеремия. – Чем скорее он признается, тем лучше.
14
Суббота 19 июня 1666 года от Рождества Христова, вечер, в Андексе
Симон сидел на грубо сколоченном табурете возле кровати брата Лаврентия и с жалостью смотрел на изувеченное ожогами тело.
Состояние монаха оставалось без изменений. Из многочисленных ожогов на лице, руках и ногах сочилась влага, поэтому повязки приходилось постоянно менять. Голова молодого наставника была полностью замотана, из-под бинтов виднелись только глаза и нос. Лаврентий хрипел и время от времени дергал пальцем – других признаков жизни он не подавал и лежал словно мумия, утратившая всякое сходство с человеком.
Симон сочувственно наклонился над ним и взял его за руку. Брат Лаврентий, похоже, почувствовал прикосновение и задышал спокойнее. Внезапно из-под повязки послышались несвязные и поначалу неразборчивые слова.
– Святой отец, – прошептал Симон. – Если хотите сказать что-нибудь, то…
– Он… жив… – раздалось приглушенно из-под бинта. – Внизу, в проходах… я… я… видел его…
– Автомат жив? – Симон вздрогнул. – Но как такое возможно? Кто за этим стоит, брат Лаврентий? Прошу вас, говорите, это очень важно!
– Облатки… ему нужны облатки…
Слова монаха перешли в невнятный хрип. Он вдруг схватил Симона за воротник и притянул к себе, так что лекарь почувствовал запах горелого мяса. Он понял с отвращением, что от наставника и вправду исходил запах жареной свинины.
– Гром и молния! Гром и молния! Остановите его, пока с неба не обрушилось пламя… Пламя!
Наставник скорчился, вскрикнул в последний раз и безжизненно откинулся на кровать. Рука его медленно сползла с шеи лекаря.
– Брат Лаврентий! Брат Лаврентий!
Симон пощупал пульс наставника, но ничего не почувствовал. Он спешно отыскал в сумке маленькую медную пластинку и сунул ее под нос монаху. Через некоторое время пластинка запотела, и лекарь облегченно вздохнул. Монах дышал, хоть и очень слабо. Похоже, жить ему осталось совсем немного, и лекарь лишь надеялся, что прежде брат Лаврентий еще раз придет в сознание и что-нибудь скажет. Что же он такое хотел сказать последними своими словами?
Гром и молния! Гром и молния! Остановите его, пока с неба не обрушилось пламя…
Лекарь глубоко вздохнул и попытался успокоиться. Вполне очевидно, что брат Лаврентий увидел куклу Виргилиуса в подземных ходах бывшей крепости. Судя по его беспорядочным словам, этот автомат или голем действительно существовал, и с ним же как-то связаны были святые облатки. Фронвизер припомнил, что для заклинания голема требовались специальные числовые ряды и заклинания… Может, еще и облатки?
Симон, сам того не желая, помотал головой. Все это не укладывалось у него в голове. Он был человеком нового времени – послевоенного времени, когда верили в законы механики и эмпирические знания, а не в големов и волшебство. Но что, если наука заблуждается? Если действительно существует воплощенный и одушевленный дьявол? Или же Виргилиус создал такой автомат, который благодаря одной лишь механике мог двигаться, мыслить и убивать? Быть может, этот автомат убил и собственного создателя…