Дочь партизана
Шрифт:
В заключение она сказала, что чурается кошек, чтобы для них же не вышло беды, и поэтому ВБД лучше не выпускать котенка из своей комнаты.
Я терпеливо выслушал всю историю и даже посочувствовал, но, если честно, сгорал от нетерпения услышать другой рассказ – о жизни проститутки. Скорее всего, во мне говорил сладострастный соглядатай.
Мы уже немного сблизились, и на прощанье Роза легонько меня обнимала и дважды чмокала в щеки, как француженка. Как-то раз задержала ладонь на моем рукаве и сказала:
– Так приятно, что ты меня слушаешь. Я кажусь себе интересной.
– Я еще не встречал такого интересного человека, – ответил я и удостоился еще одного поцелуя.
9. Узник
Меня к ней влекло, и я не особо старался себя обуздать.
Меня к ней влекло, и я не особо старался себя обуздать. Я из тех, кто, словно кошка, признаёт себя виновным, лишь когда застукают. Кроме того, было совсем несложно заехать к ней по пути домой или даже нарочно сделать крюк. В округе практиковали три врача, да еще я обслуживал большой район на юге Англии, так что работал без расписания. Бывало, я звонил – удостовериться, что Роза дома и расположена поболтать, и оттого часто общался с евреем-актером, единственным владельцем телефона. Похоже, роль посланника его не тяготила, а Роза почти никогда не отказывала мне в визите. При встрече она целовала меня в обе щеки, что мне нравилось, хоть и было не очень по-английски. Теперь-то многие переняли континентальные манеры и лижутся даже со смертельным врагом.
На устрашающе грязной плите Роза варила крепкий черный кофе, в «гостиной» мы усаживались по бокам газового камина, и хозяйка, дымя сигаретой, повествовала о своей жизни. Нынче сам поражаюсь, каким терпеливым слушателем я был, но, сказать по правде, истории эти интересовали меня не меньше самой рассказчицы. Я много чего узнал. Удивительно, однако жена ни разу не учуяла, что я весь пропах табачным дымом. Вообще-то она уже давно перестала меня замечать. Супруга тратила мои деньги, а в остальном я ее ничуть не интересовал и потому, невзирая на все мои щедроты, был призраком в собственном доме.
К счастью, я никогда не курил; лет в двенадцать попробовал, и меня стошнило. Много моих знакомцев приняли тяжкую смерть от курения, и будь моя воля, всех табачных фабрикантов и торгашей я б расстрелял по обвинению в массовых убийствах.
Было бы лучше, если б я не втюрился так безоглядно. Да, пожалуй, я влюбился – а как еще это назвать? Я не понимаю, что такое влюбленность, хотя, думаю, пару раз это со мной случалось, уж с Розой-то явно. Медицинские справочники и документальные телефильмы ничего не разъяснят. Давеча пришла мысль, что любовь – нечто противоестественное, что познается через кинокартины, романы и песни. Как отличить любовь от похоти? Ну, похоть все же понятна. Так, может, любовь – изуверская пытка, придуманная похотью?
Сомневаюсь в точности слова, но, конечно, я был очарован. Возможно, потому, что имел дело с проституткой. В моем мирке это было невероятной экзотикой. Все равно что дружить с коброй или пумой. Я млел от собственной отваги. Казалось, меня уносит куда-то вдаль.
Надо же, как странно: я превратился в Розиного двойника и теперь рассказываю ее байки. Стал ей превосходной заменой. Знаете, прям неймется поведать о ней, словно ее судьба важна не только мне. Я знаю ее дом под Белградом, будто сам в нем жил. Нет, я никогда там не был, но Розины воспоминания храню, как свои собственные.
Дом в поселке, что в двух километрах от Белграда, был совсем ветхий: некрашеные оконные рамы в облезшей грунтовке, известкой беленные стены, испещренные громадными трещинами, – в одной, пока не залатали, жили совы. Тяжелая черепичная крыша от старости скособочилась, и обитатели рассредоточивали ведра по всему дому. В старину на первом этаже устраивали хлев, чтобы скотина своим теплом обогревала верхнее жилье. Розино семейство обустроило внизу кухню, где в основном и обитало. Две соседние комнаты, которые риелтор назвал бы «гостиными», почти не использовались. Мощенный плитами кухонный пол укрыли циновками.
Три верхние спаленки выходили на скрипучую площадку, где висели фото старых отцовских товарищей-партизан. Юные, тощие, беззаботные, они позировали на фоне итальянских танков или рядком сидели на стволе гаубицы. На одной фотографии маршал Тито пожимал руку Розиному отцу, на другой Уинстон Черчилль помахивал сигарой. Еще были портреты Сталина и пророчески бородатого Фиделя Кастро, тоже с огромной «гаваной». Четыре отцовских кумира.
Роза никогда ничего не выбрасывала, и комната ее напоминала захламленный склад, где хранились заводные игрушки, куклы и всякие штуковины – например, логарифмические линейки. На книжной полке соседствовали «Капитал», творения Шекспира, народные легенды и детские сказки докоммунистической поры, живописавшие приключения кроликов и кошечек, которые в человеческой одежде отправлялись на подвиги, с собой прихватив корзинку с пирожками. Одну стенку наискось перечеркивал след пулеметной очереди, наследия Белградского сражения, а в подоконнике застряла пуля, выпущенная из оттоманского мушкета.
Роза с любовью вспоминала свою кровать, сокрушаясь, что нынче такой уж нет. Очень ладная, она была одинаково хороша для долгого почивания, краткой дремы и прочего бегства от яви. Так сладко засыпалось, когда сквозь щели в половицах пробивался тусклый свет из кухни, а за окном жутковато ухали совы и тявкали лисицы. Медные прутья кроватной спинки служили музыкальным инструментом, на котором вилкой или авторучкой фальшиво вызванивались всякие песенки.
Нынешняя спальня в безалаберном доме резко контрастировала с той прежней. Назло отваливавшейся штукатурке и гирляндам проводки Роза постаралась ее обуютить. Вся обстановка в темно-розовых тонах – забыть невозможно. Даже скорее кармазиновых. Кармазиновый ковер, кармазиновое кроватное покрывало, кармазиновые шторы и кармазиновые диванные подушки. Одни скажут – смело, другие – дурновкусие. Наверное, так украшала бы свои комнаты какая-нибудь Барбара Картленд [16] . Мне же эта обстановка казалась чрезмерно женской, что угнетало, а крепкий запах духов, мыла и лосьонов только усугублял впечатление. Не знаю, может, это у Розы профессиональная среда обитания.
16
Барбара Картленд (1901–2000) – английская писательница, плодовитый автор любовных романов. «Все мои героини, – писала она, – девственницы, молоды и прекрасны. В любви для них главное не секс, а трепетные душевные порывы. Они не переспят с мужчиной, пока он не наденет им обручальное кольцо. Во всяком случае, уж не раньше 118-й страницы».
Больше всего поражала кровать, поставленная на кирпичи, дабы под ней поместился объемистый чемодан. Я знал, что он битком набит деньгами – в нем хранилась вся наличность, заработанная хозяйкой на стезе проститутки. Уйдя на покой, Роза намеревалась жить на эти деньги как можно дольше, желательно до конца дней.
Я опешил и рассердился, когда она открыла мне этот секрет. Такие вещи никому нельзя говорить! Слишком рискованно. Роза очень удивилась, когда я сделал ей выговор за глупую болтливость.
– Но об этом знают только мои друзья.
– Зря сказала. Мне подобное искушение ни к чему. Я сам-то себе не особо доверяю.
– Но ты же не украдешь.
– Нет, конечно. Но нельзя доверять ни мне, ни кому другому. Это глупо!
– Ладно, поняла.
Никакого раскаяния в тоне – только желание от меня отвязаться.
– Вообрази, что с тобой будет, если воры нагрянут, когда ты дома!
– Ну хорошо, я дура, – спокойно и все так же неискренне согласилась Роза. – Делаю глупости. Целую кучу наделала. Может, так всегда и будет.