Дочь партизана
Шрифт:
Как-то вечером мы гуляли, падал снег, горели фонари. Я была в его шапке, он дурачился, увертываясь от моих снежков. Руки у меня совсем закоченели. Сейчас отвалятся, сказала я, и мы пошли ко мне в общагу. Алекс начал растирать мои ладони, и тут вырубился свет – его регулярно отключали.
В кромешной тьме мы тыркались по комнате, искали свечи. Но только я чиркну спичкой, Алекс ее задует, и мы смеемся как ненормальные. Наконец я зажгла свечу. В желтоватом свете маленькая комната казалась крохотной и очень уютной. На облезлых стенах трепетали тени – богемное такое, романтичное жилище.
– Красиво, –
– Теперь долой уроки, – ответил Алекс. – Возблагодарим электрика.
– Спасибо тебе, электрик, – сказала я.
Повисло неловкое молчание – мы оба понимали, что может произойти. Чтобы чем-то заняться, я поставила Франсуазу Арди, но магнитофон, конечно, не работал, я переключила его на батарейки. Когда обернулась, Алекс стоял за моей спиной; он меня удержал и очень нежно коснулся губами моего лба. Я приникла к его груди. Он вдыхал запах моих волос. Я подняла голову, и он по-настоящему меня поцеловал. Веки его были прикрыты, но потом он взглянул на меня, и я увидела, как сияют его глаза.
Алекс сел на кровать и протянул ко мне руки. Он улыбался. «Кажется, надо сопротивляться», – подумала я, но как-то это было лишнее. Я подошла.
– Я обожаю тебя, – сказал Алекс. – С тех пор как увидел на вокзале, все во мне полыхает.
Значит, любовь с первого взгляда. Это льстило и радовало. Он стал расстегивать мои пуговицы. Медленно-медленно. И все целовал, целовал и приговаривал: «Ты прекрасна». Исцелованная, я была точно в бреду. Ничего не успела понять, как стала совсем голая и беззащитная.
Он мгновенно скинул свою одежду, лег рядом и обнял меня. Перевернул на живот, огладил мою спину и бедра и вновь положил навзничь.
– Не хочу залететь, – сказала я. Казалось, голос мой чуть слышен издалека.
Алекс встал и, порывшись в брючном кармане, вынул пакетик:
– Новый Папа [27] не узнает, если сама не проболтаешься.
Я ужасно расстроилась:
– Ты ждал, что я с тобой пересплю, да? Раз приготовил эту штуку?
– Мы оба этого ждали, – ответил он. – Или я ошибаюсь?
27
Блаженный Иоанн Павел II (Кароль Юзеф Войтыла, 1920–2005) – Папа Римский, стал предстоятелем Римско-католической церкви 16 октября 1978 г.
– Все равно некрасиво. Я чувствую себя дешевкой.
Алекс подошел к узкой кровати и сказал:
– Давай подождем. В другой раз. Как-нибудь. Я не хочу все испортить.
Он взял мою руку и ею стал себя гладить. Я такого не ожидала, но не остановила его. Не хотела останавливать. Он будто показывал, как сделать ему приятно. Рука моя вбирала его нежность и твердость, его тепло и жар. Твоя рука восхитительно прохладна, сказал Алекс. И тогда я ответила:
– Давай не будем ждать.
Он лег на меня, а я смотрела ему в лицо. Глаза его были закрыты. Он как будто превратился в кого-то другого, как будто стал одержимым. Мне нравилась моя власть. Кончив, он рухнул на меня, но тотчас приподнялся на руках.
– Господи, я стал богом, – сказал Алекс.
Вспыхнувшая лампочка подпортила минуту, но Алекс ее выключил, и при свечах мы немного поспали в обнимку. Той ночью он еще дважды меня любил, но прошло какое-то время, прежде чем я научилась кончать вместе с ним. Месяца три, наверное. Алекс был очень хорош.
Я считаю, что именно с ним потеряла невинность. Все прочее – Таша и отец – было так, тренировкой.
16. Можно ли влюбиться, если ты кастрат?
КРИС: Рассказ о ее любовных опытах меня изничтожил. Наверное, она не понимала, как сильно я ее хочу. Либо вовсе не считалась с моими чувствами. Пожалуй, я сам виноват. Мог бы ее остановить, но заслушался. Соглядатай, истерзанный ревностью. Глупость, конечно, ибо нет человека без прошлого, но, может, все-таки лучше делать вид, что каждый раз всё происходит впервые. От мыслей о Розе, влюбленной в Алекса, и о том, как хорошо им было в постели, я себе казался никчемным стариком.
РОЗА: Хотелось посмотреть, как он отзовется на историю с Алексом. Он ерзал – мне это понравилось. Приятно было слегка его помучить. Я его распаляла, но и сама распалялась. Ушел он весь понурый, и я чмокнула его в щеку и чуть-чуть затянула объятие, чтобы приободрить. Он отправился к себе, а я вновь подумала, каково быть его женой.
КРИС: В следующий раз я принес ей цветы, и, по-моему, она искренне растрогалась. Всего лишь букет желтых хризантем, но взгляд ее вспыхнул, а губы дрогнули. Она смутилась, не зная, что делать с цветами. Оглядела грязный коридор, словно ища вазу, и прижала букет к груди.
– Ты невероятно милый, – сказала она. – Мне с тобой очень хорошо.
Я пожал плечами – дескать, такая малость.
РОЗА: Наверное, я поступила жестоко, но, когда мы уселись в подвале, я сказала, что Алекс всегда дарил мне желтые хризантемы. Соврала. По правде, я мало что от него получала. Сейчас я думаю, что у него было полно баб и вряд ли он кого баловал подарками. Наверное, я рассуждаю как проститутка, но и впрямь не вижу смысла кому-то давать за так. Вероятно, дело в том, что подарки сохраняют иллюзию ухаживания, даже когда ты до полусмерти отмочалена и уже нечего ждать.
КРИС: Роза все талдычила о своем бывшем парне, Алексе. Не знаю, нарочно она меня терзала, заставляя ревновать, или просто держала за конфидента, этакого снисходительного дядюшку.
Подруга Фатима насчет Алекса ее остерегала, но Роза не слушала – дескать, знаем ваш исламский пуританизм. Я-то думаю, что нет ничего проще, чем морализировать по поводу чужой распущенности, ибо принципами легче всего оправдать собственную трусость. Теперь, когда я старик, я жалею, что в юности мало распутничал. Надо было следовать боевому кличу яиц, а не выискивать резоны против риска и крупных ошибок. Я-то лишь в зрелом возрасте отважился на робкую попытку. Покойником уже не потрахаешь красивых девушек. На смертном одре надо перебирать свои самые яркие и восхитительные победы, а мне и вспомнить-то нечего. Вместо того чтобы куролесить и бабничать, я угрохал жизнь на благоразумие. Никакого блаженства, лишь серая череда тихих спокойных дней, о которых не хрен и вспомнить.