Дочь профессора
Шрифт:
4
К концу первого семестра в середине декабря Луиза уже понимала, какая глубокая произошла в ней перемена. Она помнила свое обещание приехать домой на рождество и на свой день рождения, и хотя ей очень не хотелось оставлять Джесона в его одинокой комнате, ей все же было интересно испытать себя и родителей, представ перед ними в своем новом качестве.
Даже костюм, который она выбрала для этого путешествия — джинсы, пончо и много бус, — должен был сам по себе продемонстрировать, как изменил ее Беркли.
Она была в приподнятом настроении и говорила без умолку, когда они, покинув аэропорт, ехали через туннель.
— Добрый, старый Бостон, — сказала она. — Да, в Калифорнии все совсем другое. Как-то зеленее там.
— Не забывай, что здесь сейчас зима, — сказал Генри.
— Да, конечно, но ведь и у нас там тоже бывает нечто вроде зимы.
Она рассказывала им про Калифорнию так, словно они никогда там не бывали, да и в самом деле они ведь совсем не знали ее Калифорнии — Калифорнии свободы и бунта.
Делясь впечатлениями, Луиза благоразумно обошла молчанием некоторые стороны приобретенного ею жизненного опыта, но даже то, что она нашла возможным тактично преподнести родителям, казалось, повергло их в некоторое уныние. Генри начал перебивать ее, спрашивать, побывала ли она в таком-то и в таком-то музее, посетила ли такую-то и такую-то выставку. На все эти вопросы ответ был один — нет.
— Ну что ж, вероятно, побывала хотя бы в Диснейленде? — сказал Генри.
— Лос-Анджелеса я вообще даже в глаза не видела.
— Создается впечатление, что ты словно бы и не была в Сан-Франциско.
— Я же там не на каникулах, папа. Я учусь.
В полном молчании они проехали по мосту через Чарлз-ривер в Кембридж.
Лилиан проявила больше интереса к жизни Луизы, когда они остались вдвоем на кухне, но дочь уже почувствовала себя уязвленной и надулась. Праздное любопытство матери раздражало Луизу, ей уже было невыносимо в этом доме и в самом Кембридже. Она вышла из кухни и стала подниматься по лестнице к себе в комнату, и в это время домой вернулась Лаура. Она по крайней мере была искренне обрадована возвращению сестры.
— Ну как там? — спросила она Луизу, проходя следом за ней в ее комнату.
— Фантастика! — сказала Луиза.
Они сели, и Луиза снова начала весь свой рассказ о Беркли с самого начала, но на этот раз ее слушали с жадным вниманием, требовали еще и еще подробностей, еще и еще фактов.
— У тебя есть там друзья? — спросила Лаура.
— Ну конечно.
— А кто они?
— Да, видишь ли, — сказала Луиза, сдержанно
— О! — сказала Лаура и глаза ее расширились. — Как его зовут?
— Джесон, — сказала Луиза.
— Какой он, расскажи…
— Им бы он не понравился, — сказала Луиза, кивнув в сторону кухни и кабинета.
— А мне бы понравился, да?
— У него усы и длинные волосы…
— Шикарно! — сказала Лаура.
— И он по-настоящему свободный человек, понимаешь, он просто делает что хочет.
— О! — снова воскликнула Лаура и вздохнула мечтательно и взволнованно. — И он… В общем, он твой мальчик?
— Ну да, — сказала Луиза. — Мы, можно сказать, и живем вместе.
— Как, по-настоящему?
— Там это считается в порядке вещей, Лаури.
— Понятно, — сказала Лаура.
— Только ты никому не говори.
— Нет-нет, не скажу.
— Он в самом деле замечательный. Тебе бы он наверняка понравился.
— А он курит?
— Марихуану?
— Да,
— Ну конечно. В Калифорнии все курят.
— Мы здесь тоже пробовали немножко, — скромно призналась Лаура. — Кое-кто из школьных ребят… Мне, знаешь, даже как будто понравилось.
— О да… Это здорово, просто очень здорово.
— А ЛСД?
Луиза искоса бросила быстрый взгляд на сестру и тут же отвела глаза.
— Это… мы пока еще не пробовали, — сказала она.
— А мне что-то хочется, — сказала Лаура.
На другой день, в канун дня ее рождения, когда Луизе должно было исполниться девятнадцать лет, Генри спросил ее, не хочет ли она пойти с ними на коктейль.
— А это необходимо? — спросила Луиза.
— Нет, разумеется, нет, — сказал он. — Я просто подумал, что тебе, может быть, захочется.
Лаура отправилась куда-то со своими друзьями, и, когда родители ушли, Луиза в этот сумрачный, дождливый вечер оказалась предоставленной самой себе в пустом доме. Она немножко жалела, что не пошла с родителями; потом ей стало стыдно, что она так резко отказала отцу, а почувствовав укол совести, она начала подыскивать себе оправдание в собственных глазах, и этот внутренний спор с самой собой вылился наружу вспышкой раздражения в тот момент, когда ее родители возвратились домой.
— Просто не понимаю, как только вас на это хватает, — сказала она, когда они все втроем уселись в гостиной. — Слушать болтовню всех этих лицемеров о всяких там гарвардских делишках, о том, что такой-то что-то там опубликовалили кто-то получил кафедру,и это в то время, как их сыновья, нет, конечно, не ихсыновья, а чьи-то еще сыновья умирают под бомбами во Вьетнаме.
— Можешь мне поверить, — сказал Генри, наливая себе водки и разбавляя ее тоником, — можешь мне поверить, что там не обошлось без разговоров и о Вьетнаме.