Дочь профессора
Шрифт:
— А там что?
— Немного инкунабул… И кое-какие первые издания. Когда-то я собирал их.
— И картины, — сказал Элан, поглядев на Брака. — Тоже неплохая коллекция.
Генри взял бокал и сел.
— Вы считаете, что это дурно? — спросил он.
— Нет, — не слишком уверенно ответил Элан.
— Я этим больше не занимаюсь, — сказал Генри.
— Почему же?
— Просто не могу… платить тысячи долларов за… Мне кажется, что это эгоистично.
— Что-то же вы должны делать с вашими деньгами.
— Я предпочитаю
— Неимущим?
— Да.
Элан рассмеялся.
— Я знаю, что это наивно, — сказал Генри. — Имейте в виду, я не субсидировал этих игроков в филантропию, которые хотели умиротворить несчастных бедняков в Роксбери… Во всяком случае, это не было моим осознанным намерением. Хотя в конечном счете могло свестись к тому же.
— Надо быть самым заядлым антимарксистским марксистом, чтобы намеренно умиротворять бедняков, — сказал Элан. — Я убежден, что даже Рокфеллер исполнен самых благих намерений.
— Так или иначе, — сказал Генри, — я понимаю теперь, что было бы наивно отдавать деньги беднякам. Но с другой стороны, я не хочу больше обладать своими деньгами. В сущности, я хочу от них освободиться.
— Ну что ж, — сказал Элан, — это превосходное намерение.
— Но я не очень ясно представляю себе, как лучше ими распорядиться. И подумал, что вы можете дать мне совет.
Элан рассмеялся.
— Вот уж действительно, что называется, embarras de richesses [32] . А я вовсе не уверен, что мне известно, как вам лучше ими распорядиться.
32
Хорошо, да через край (франц.).
— По-видимому, — сказал Генри, — они должны пойти на нужды революционного движения, но кто укажет мне, какой именно партии следует их вручить. Есть, к примеру, «Пантеры»…
— Черные шовинисты, — пробормотал Элан.
— Как вы сказали?
— Они не признают никого, кроме самих себя, — сказал Элан, — никого, кроме черных. Они не подлинные революционеры в нашем понимании слова.
— Согласен. А что вы скажете о СДО?
— Да, — сказал Элан. — Это, пожалуй, то, что надо.
— Кому же персонально могли бы вы вручить деньги? Элан был в нерешительности.
— Мне кажется, я бы немного повременил, — сказал он. — Через год-два ситуация может значительно проясниться.
Генри кивнул.
— Пожалуй.
— Боюсь, как бы в настоящий момент все это не ухнуло впустую, потому что те, на ком вы остановите свой выбор, могут не оказаться во главе движения.
— Это верно.
— Я бы подождал.
Генри снова кивнул. Он встал, чтобы наполнить бокалы.
— Когда богач пришел к Христу, — сказал он, стоя спиной к Элану, — Христос приказал раздать все, что тот имел, беднякам.
— Да, правильно, — сказал Элан.
Генри обернулся, протянул Элану бокал и сел.
— Разве это не то же самое, что умиротворять массы?
— Христос, — сказал Элан, — думал о душах человеческих. Ему важны были лишь души людей, их духовная жизнь. Все остальное — материальная, мирская жизнь — так или иначе было злом, и заботу об этом можно было предоставить кесарю.
— А разве для революции души людей не представляют никакого интереса?
— Не совсем так. Революция — это объективная материальная необходимость. Духовное совершенствование — это субъективный процесс воли.
— Однако то, что толкает людей на революцию, разве это не субъективный волевой процесс?
— Не обязательно. Чтобы понять объективную необходимость, нужна только ясность сознания. Это не находится в зависимости от условий вашего личного существования. А христианская добродетель — она в том, чтобы угождать богу, она — в покаянии, и добрые дела блудницы могут быть больше угодны богу, нежели дела Мао Цзэдуна или Фиделя Кастро.
— Но поскольку все это, — сказал Генри, — поскольку все… кончается смертью, не должны ли мы больше стремиться к добру, чем к необходимости.
Элан обвел глазами комнату.
— А это в зависимости от…
— От чего?
— От нашего призвания, мне кажется. Одни из нас призваны стать святыми, другие революционерами.
— А прочие — банкирами или генералами?
— Нет. Каждому из нас дано видеть истину, потому что все мы наделены способностью мыслить. Банкиры и генералы не злые, а заблудшие души, и даже в своем заблуждении они могут быть святыми, в то время как мы — нет, хотя мы и правы.
— А вы уверены, что вы не можете быть святым?
— Уверен.
— Тогда почему вы стали священником?
— Одно время я думал, что мое призвание… ну, в общем, духовное призвание.
— И что же произошло?
— Мало-помалу оно становилось все менее реальным.
— Духовное?
— Да.
— А материальное все более и более реальным?
— Да.
— Но вы по-прежнему верите в духовное?
— Да… да, конечно, я по-прежнему верю в духовное… Я верую в бога. В Иисуса Христа. Да. Я священник. Я служу мессу. Но это становится все менее реальным; все менее и менее реальным. — Он поглядел на недопитый бокал в руке и проглотил оставшееся виски.
— А революция, — спокойно спросил Генри, — становится все более и более реальной?
— Да, — ответил Элан. — Для меня… теперь… это — единственная реальность.
15
В семь часов Элан ушел, а в половине восьмого Генри сел ужинать с женой и дочерьми.
— Что было нужно этому священнику? — спросила Лилиан.
— Я сам его пригласил, — сказал Генри. — Он интересный человек.