Дочь профессора
Шрифт:
— Слава богу, — сказал Генри.
— Теперь вопрос в том, куда ей поехать, — сказал психиатр. Мы тут с ней это обсудили и подумали, что, пожалуй, ей лучше вернуться домой, к вам.
— Да, конечно, — сказал Генри. — Если вы находите, что так лучите.
— Видите ли, я не думаю, что ее следует сейчас предоставить самой себе.
— Да, конечно, не следует.
— И я не думаю, что для нее было бы сейчас полезно остановиться у нас. Между нами говоря, профессор, Анне и мне было немного сложно…
— Мне очень жаль.
— Нет-нет, ничего страшного. Но это будет не совсем то, что нужно сейчас для Луизы.
— Понимаю.
— И следовательно, было бы неплохо поехать прямо домой и попытаться взять, так сказать, быка за рога.
— Да, конечно.
— Как вы думаете, Лилиан пойдет нам в этом навстречу?
— Да. Она пойдет навстречу. Мне кажется, да.
— Тогда я привезу Луизу домой.
— Мы можем вместе поехать за ней.
— Нет, профессор. Простите, но, мне кажется, будет лучше, если это сделаю я.
Генри прошел на кухню к жене.
— Фишер говорит, что она должна вернуться домой, — сказал он.
— Он так считает? — проговорила Лилиан, наклоняясь, чтобы поставить жаркое в духовку.
— Мы должны попробовать, — сказал Генри. Лилиан обернулась и поглядела на него. На секунду Генри показалось, что она вот-вот расплачется, и он поспешно отвел взгляд.
— Нет… Ну, хорошо, я постараюсь, — сказала Лилиан и направилась в другой конец кухни за льдом для коктейля.
11
Луиза, закутанная в плед, вышла из черного лимузина доктора Фишера. В сопровождении психиатра, словно примадонна со своим импресарио, она вошла в дом, не взглянув на родителей. Лицо ее было бледно, и она держалась неестественно прямо из-за тугой повязки на ребрах.
В доме было тепло, и она сбросила плед на стул в холле. На ней было очень простое серое платье. Доктор Фишер прошел следом за ней в гостиную, и Генри Ратлидж предложил ему коктейль. Затем он предложил коктейль Луизе, но она отрицательно покачала головой. Мужчины выпили. Луиза сидела в кресле и покусывала костяшки пальцев.
— Я полагаю, — сказал доктор Фишер, — что мы должны быть полностью откровенны друг с другом. — И он раскинул коротенькие ручки, как бы демонстрируя эту откровенность. — Мы должны называть вещи своими именами. Конечно, это будет нелегко каждому из нас, но я знаю, что вы все хотите, чтобы от вашей встречи был толк, и, мне кажется, сумеете этого достичь.
Отец и мать кивнули. Девушка сидела совершенно неподвижно.
— Теперь я должен вас покинуть, — сказал доктор Фишер, поглядев на часы, — но Луиза приедет завтра повидаться со мной, и… мы поглядим, как у нас идут дела.
Он встал, улыбнулся Луизе и вышел вместе с Генри, который проводил его до двери.
Лилиан, оставшись наедине с дочерью, поглядела на нее и отхлебнула из своего бокала.
— Этот… как его… Ну, шпик приходил сюда… насчет того мужчины, — сказала она.
Луиза подняла глаза на мать и кивнула.
— Да, он и ко мне в больницу приходил.
— Что ты ему сказала?
— Чтобы они отпустили его.
— Ну да, я так и думала, но твой отец…
Генри вернулся в гостиную. Он улыбнулся Луизе.
— Папа, — сказала она, — мне очень жаль… вчера, в больнице, это я не со злости… Просто я чувствовала себя так ужасно из-за всей этой истории…
— Я знаю, Лу. Не думай об этом. — Он направился к бару, чтобы налить себе еще виски. — Приходил к тебе агент? — спросил oн. — Они нашли человека, который тебя обидел.
Наступило молчание. Луиза судорожно глотнула. Потом на лице ее появилось выражение решимости.
— Я сказала им, чтобы они его отпустили, — повторила она.
— Но… почему?
С явным усилием дочь заставила себя поглядеть в глаза отцу.
— Потому что… Это неправда, будто он изнасиловал меня, папа.
Лилиан опустила глаза и уставилась в свой бокал. Генри сделал глоток и сел на стул.
— Неправда? Вот это действительно приятное сообщение, — проговорил он скороговоркой. — Потому что, разумеется, это было бы ужасно. Я как раз думал: как-то непохоже, чтобы, судя по описанию, это мог быть кто-то из твоих друзей. Какой-то Луиджи… Спинетти, так кажется? — Голос его мало-помалу замер.
— Я не знаю, — тихо, но очень твердо сказала Луиза. — Я не знаю, как его зовут. Я просто встретила его… вчера… на улице.
— И он… — начал было профессор.
— Нет, — сказала Луиза. — Нет. Это я подцепила его на улице и привела домой. Это я сделала. Я сама.
Часть первая
1
Генри Ратлидж родился 18 марта 1920 года в городе Нью-Йорке. Родился под счастливой звездой, и все сулило ему успех и процветание на его жизненном пути, ибо его семья по всем признакам принадлежала к элите: здесь соединились воедино богатство, родовитость, культура, влиятельные связи, образованность. По отцу он был англичанином — прямым потомком младшего отпрыска одной английской семьи, прибывшего в Америку перед революцией, чтобы сделать карьеру. Он ее сделал и здесь остался, а потом словом и делом боролся за американскую независимость, ибо, как все англичане, понимал материальную ценность политической свободы. Все свое достояние он оставил своим сыновьям, а те и продолжатели их рода не только сохранили в целости, но и увеличили его первоначальный капитал, избрав своим жизненным кредо ту особую смесь твердой уверенности в непогрешимости своих принципов и умения соблюдать личные интересы в практической жизни, которая является неоспоримым вкладом, сделанным англосаксами в историю человечества.
Традиция эта оставалась незыблемой и ко времени рождения Генри; он рос в той среде восточноамериканской аристократии, положение которой в обществе было тем более исключительным, поскольку оно шло вразрез с общепринятым представлением об американской демократии, и ничто в его юные годы не привело его к переоценке ни класса, ни страны, частицей которых он себя сознавал. Даже экономический кризис, разразившийся в Америке, когда Генри было девять лет от роду, не омрачил его детства: капитал Ратлиджей, вложенный в полезные ископаемые, недвижимость и нефть, сохранился в целости и неприкосновенности.