Дочь реки

Счастная Елена

Не взглянул он на Грозу, когда она с удивлением перевела взгляд на него обратно. Но его поза на миг стала чуть напряженней, словно он все ждал, что она делать будет. А она и не знала вовсе, как теперь к возможной дружбе князя и находников относиться. Так, значит. Владивой и тут успел все решить, врага на свою сторону перетянуть. Если еще и не совсем, то заставил его задуматься о том, что служба князю будет гораздо безопаснее татьей доли и для совести — если такая есть — легче. И снова пронеслось словно лезвием по сердцу воспоминание о князе. И подумать страшно было, какой гнев его обуял, когда обнаружилось, что Гроза сбежала. И наверняка погоню снарядил — не за ней,

так за Беляной уж точно. Как бы не налететь случайно — дороги-то у них с княжной разные получились, да бежали в одну сторону.

Как закончилась отравленная короткой склокой вечеря, так все начали по шатрам разбредаться, переговариваясь, обсуждая, куда дальше путь ляжет и как там поживают соратники, которые еще не присоединились к ватаге. Как оказалось, собирались они все этим летом не по здешним водам мотаться и пуганых купцов ловить, а на север. По самому Северному морю, к свейским берегам. Затея это была опасная, но и сулила большую добычу. Да только если старшой решит с Владивоем дружбу все ж завести, то чаяниям их не суждено сбыться.

И странно было слушать их толки: озадаченные, полные сомнения. Как будто тайный соглядатай Гроза, и теперь решить ей придется, говорить о том, что узнала, отцу или сохранить все в тайне. Но тогда получится, что она тех свеев, что вовсе не были врагами Владивою и всему княжеству, под удар разрастающейся ватаги Рарога подставит. Чувство неприятное и прогорклое, словно душу и мысли разъедает изнутри.

Одно хорошо: пока что Другош перестал Грозу задирать. То ли язык ему был все же дорог, то ли наскучило — без толку-то.

Гроза спокойно устроилась в своем шатре под плотным шерстяным покрывалом, которое ей сам Рарог выдал — то самое, сложным узором вытканное. Слегка колючее, как и представлялось, но теплое и легкое такое, словно под ворохом лебяжьего пуха лежишь. Сон пришел скоро: день был трудным и отчего-то волнительным. Дозорные мужи еще переговаривались тихо, сидя у огня, но голоса их помалу тонули в наступающей дремоте.

Поначалу было темно в глубине сна, а после вдруг рассеялся мрак — и почудилось, что Гроза по лесу идет, осторожно ступая босыми ногами по устланной хвоей и мелкими веточками земле. Приятно кололо ступни, холодило вечерней росой. Шуршала трава, щекотно касаясь лодыжек. Гроза трогала стволы сосен, бугристые, шерщавые, но необъяснимо теплые: то ли светило так нагрело за день, то ли кожа стала прохладнее, а потому любое тепло чувствовала острее.

Она не торопилась, глубоко вдыхая воздух, еще не уронивший наземь тяжесть прошедшего дня, но уже пронизанный тонкими иглами ночной свежести. Ухнул где- то в самой чащобе филин. Поблизости, верно, проскочил заяц: короткий шорох пронесся в стороне и замер, когда Гроза обернулась.

Рядом, всего лишь за тонкой стеной молодой черемухи, что подобралась к самому краю берега, тихо позвякивала водами, словно шумящими подвесками на груди, река. Гроза не приближалась к ней совсем, но чувствовала кожей связь с ней, как будто была с ней одной крови: холодной, прозрачной. Та текла малыми ручейками по телу и трогала, точно тонкие стебли осоки — каждую мышцу, заставляя мелко содрогаться от искристой зяби.

Гроза не знала, куда шла. Но чем дальше уходила, тем яснее ощущала желание окунуться в маняще студеную реку. Но тут невидимая тропка как будто под откос покатилась. Все ниже и ниже уходил склон, все гуще поднималась трава в туманной, чуть сырой низине. Земля стала мягче, под ступнями захлюпало сначала, а после вдруг как будто осыпь каменная расстелилась, больно кусая подошвы ног. Гроза огляделась, взмахнула руками, словно хотела

туман в стороны раскидать — и удивительно, но белесая кудель и правда разошлась. И показалось перед взором святилище Велеса, небольшое, но вмещающее все необходимое: и требный стол, и кострища. Полукругом огороженное невысоким частоколом. Венчали шапку идола с широким околышем морда медведя и рога. Спускалась борода его едва не до пояса, и посох сучковатый в руках чура твердо упирался в саму землю. Исчерчен он был знаками глубокими, четкими даже в почти полной темноте. Белели черепа быков вокруг него, зыркая безразлично на гостью, что случайно забрела сюда. Гроза поклонилась и прошептала приветствие богу, чтобы принял в своем святилище и позволил пройти по нему. Подошла неспешно, чуя, как тугой волной захлестывает ее силой этого места. А после укрывает со всех сторон, как в плотный мешок холщевый. Ни звуков кругом не стало, ни запахов леса. Потянуло дымом как будто только потухшего костра, а в ушах загудело что-то — отдаленно, угрожающе.

— Спасу тебя, коли захочешь, — шелестом из-под земли самой поднялся голос. — Дочь бури, дочь воды. Желанная, да непокорная.

— Отчего же? — Гроза усмехнулась только, не произнеся ни одного слова, но зная, что ее слышат. — Разве непокорная? Сама пойду туда, куда мать позовет.

— Потому и непокорная. Потому что не ты ей нужна.

— Больше никого отдать не могу, — даже думать с каждым мигом становилось все труднее. Такая сильная чужая воля сейчас давила на плечи — словно ладони богатыря. — Я все решила, Князь волхвов.

И качнулся как будто чур навстречу. Навис резко наз самой головой, и рога на шапке его, показалось, небо проткнули.

— Не все еще решено. Поможешь мне, и я тебе помогу.

Гроза едва к земле не присела: до того страшно вдруг стало и тяжко. Казалось, кости сейчас захрустят от тисков мыслей и ощущений, что метались по телу, собираясь в чувство широкое и тугое — наполненности неведомо чем: то ли воздухом здешним туманным и сырым, то ли взором Велеса, что ясно виделся сейчас даже в вырезанных на столпе глазах чура.

Она повернулась и едва не бегом прочь пошла. И с каждым шагом, что впечатывала она в ласково теплую землю, становилось чуть легче. Снова повеяло легким рыбным духом от воды. Донес ветер перешептывание молодого рогоза, только едва поднявшегося из реки у самого берега. Гроза вышла на прогалину, плавно спускающую край свой травянистый в самую воду. Остановилась, обхватив себя за плечи, кусая губы, которые так и норовили сами собой зашевелиться, произнося обращение к Велесу, что еще не отгорело в груди.

По коже словно зуд прошелся, заставляя ежиться и едва не чесаться от того, как ой раздражающе грубой вдруг стала льняная белая исподка — вся в узорах обережных по вороту, рукавам и подолу. Они будто жгли угольками, стискивали горячими обручами — все сильнее, острее. Нарастал со спины гомон неразборчивый. То ли людской, то ли звериный — сотканный из десятков разноголосых рыков. Будто сами слуги Велеса следом за Грозой сюда пришли, не желая уже отпускать. Она схватилась за край подола рубахи и быстро стянула ее с себя. Отбросила ткань в сторону, едва взглянув, как она плавно опускается на траву. Пара размашистых шагов — и река приняла в суровые объятия. Неласковые, но надежные — вовек не отпустит. Гроза вдохнула глубже и окунулась с головой, не пытаясь даже ничего разглядеть вокруг. Да и как, если ночь уже сомкнулась на небоскате поминальным темно-синим тканьем? Только белое дрожащее пятнышко луны застыло над головой — и вода, пронизанная, нитями разметавшихся вокруг Грозы волос.