Дочь солнца. Хатшепсут
Шрифт:
— Не ходи, не ходи, не ходи.
— Моя любимая, я должна уйти. Так что отпусти меня, маленькая липучка, а я тебя подниму... Ой-ой-ой, какая большая и тяжёлая девочка выросла! — Хатшепсут подняла её, улыбаясь и хмурясь одновременно, поставила на пол и порхнула к лестнице.
— Госпожа Шесу, — раздался негромкий голос Тота, — вы теперь не сидите с нами, как раньше.
— У меня совсем нет времени! Я занята весь день, очень занята. У меня множество важных дел.
Тот улыбнулся её подчёркнуто строгому тону, но в его больших чёрных глазах мелькнула тоска.
— Я хочу, чтобы вы снова
— Двадцать коротеньких дней — это вовсе не долго. Расскажу вам что-нибудь в другой раз, но сейчас у меня совсем нет времени. Беги обратно и играй с яйцами.
Тот нехотя поплёлся по лестнице, а Хатшепсут поднялась на нижнюю ступеньку и встретилась взглядом с Ненни.
— Ты, конечно, не будешь против? — небрежно бросила она.
— Твоей встречи с этим Сенмутом? Ни в коем случае. К тому же ты знаешь, зачем он пришёл, а я нет...
— Я совершенно не понимаю этого, — решительно заявила Аахмес.
— Вам совершенно не нужно разбираться в этом, госпожа моя мать, — парировала Хатшепсут. — Но раз вы хотите, я в двух словах объясню, в чём дело. Вчера Ненни был нездоров. И позавчера. И за день, и ещё за день до этого. Верховным жрецам понадобилось немедленно связаться с кем-нибудь из высших. Я согласилась узнать, чего они хотят. — Она повернулась к Ненни. — Им всего-навсего была нужна царская печать на документе. Тебе незачем утруждать себя. Я быстро разделаюсь с этим и присоединюсь к тебе на совете.
— Отлично, — буркнул Ненни.
Аахмес не смогла промолчать.
— На совете? Снова? — Она встала, пытаясь сохранить на лице снисходительную улыбку. — Моё возлюбленное дитя, тебе не следует занимать себя государственными делами. Это, пожалуй, даже неприлично. Твой священный дар Египту — кровь солнечного бога, которая течёт лишь в твоих жилах; твоя святая обязанность — рожать детей для короны. У тебя не должно быть других забот, кроме как иногда сопровождать фараона в храм или выезжать в праздничных процессиях. По правде говоря, мой лотос, есть нечто... не подобающее царице в том, что ты слишком много якшаешься с приближёнными, да и с прочими, и к тому же встреваешь в дела управления Обеими Землями. Боюсь, я должна напомнить, что твоё место — с дамами на Еженедельном приёме, а не с министрами на совете.
— О, Амон, избавьте меня от этого! Я ненавижу Еженедельные приёмы!
— Тем не менее я буду ждать тебя там через полчаса, моё сокровище. Ты пропустила целых две недели, и дамы начали сплетничать...
— Какое это имеет значение, — холодно бросила Хатшепсут. И, обращаясь к Ненни, добавила: — Я, как и собиралась, присоединюсь к тебе на совете.
Молодая царица резко повернулась, сбежала по лестнице в вихре взметнувшихся гофрированных накидок и умчалась по дорожке своей лёгкой торопливой походкой. В её вызывающе покачивающихся иссиня-чёрных волосах играли солнечные блики, на лбу сверкала кобра.
Ненни с состраданием взглянул на вдовствующую царицу, застывшую в той же позе, в какой она пребывала, когда Хатшепсут покинула их. На постаревшем, но всё ещё красивом лице Аахмес было обычное выражение царственной безмятежности, голова на высохшей шее держалась также
Ненни вновь повернулся к детям. Тот стоял на нижней ступеньке и так же, как и он сам, смотрел вслед вдовствующей королеве.
— Госпожа Аахмес очень рассердилась, господин мой отец?
Ненни, удивлённый и растроганный, ответил:
— Да, боюсь, что госпожа Аахмес действительно рассердилась. Её самообладание дало трещину. Но не бойся, она, так или иначе, справится с этим. Она должна. Эго щит, которым она защищается от ударов жизни.
Тот медленно поднимался по лестнице. Мальчик с трудом разбирался в высоких словах, но смысл последней фразы явно понял, и она заинтересовала его.
— А какой у вас щит, господин Мой отец?
— Вероятно, безразличие, — сухо сообщил Ненни, помолчав секунду. — Или штука под названием «лихорадка». Вот такие у меня щиты. Но они не очень надёжны.
— А какой у меня?
Ненни улыбнулся, чувствуя, как у него сжалось сердце:
— У тебя ещё нет щита, мой маленький.
— A-а... А что есть у госпожи Шесу?
— Ну, госпоже Шесу он не нужен. Боги всегда с ней.
Его ирония ускользнула от Тота. Мальчик серьёзно спросил:
— А с вами их разве нет?
Как должен был фараон ответить на такой вопрос? Честно, как же иначе, подсказал Ненни внутренний голос. Он повернулся и посмотрел в глаза мальчику.
— Я не знаю, Тот. И скажу тебе ещё кое-что. Когда бы ты ни спросил меня о богах, я отвечу тебе так же: «Я не знаю».
Некоторое время мальчик рассматривал лицо отца серьёзными глазами, а затем озорно спросил:
— А вообще они есть?
— Не знаю, — с улыбкой ответил Ненни.
— Вы ответили так, как обещали, — задумчиво ответил Тот и с важным видом заявил: — А Яхмос знает.
— Да, многие знают. Я завидую им. Но я не знаю.
Воцарилась тишина Тот прижался к отцовскому колену, уставившись в сад, а Ненни пытался понять, что происходит в этой маленькой задумчивой голове, и добрым или жестоким оказался он, заронив в неё семена сомнения.
Вероятно, жестоким, подумал он. Правда всегда жестока, как яркий ослепляющий свет. Но всё же это свет, пусть и причиняющий боль. Свет, а не тьма. Что за дело, если свет показывает нам безжизненную пустыню там, где, по нашему представлению, высились деревья, стояли удобные жилища, куда стремились земные существа? Правда остаётся правдой независимо от того, воспринимают её люди или нет. И если правда показывает нам пустоту, жилища оказываются ложью и обманом. Не лучше ли раз и навсегда ясно разглядеть пустыню, чем год за годом бродить во тьме и искать то, чего там никогда не было? Да, это лучше. Больнее, но лучше.