Дочь Сталина

Салливан Розмари

К концу 1947 года новая волна репрессий коснулась семьи Сталина. 10 декабря в пять часов дня Женя Аллилуева, которой к тому времени было сорок девять лет и которая снова вышла замуж, была у себя в квартире, в Доме на набережной. В этот день она пригласила домой портниху, чтобы заказать платье к Новому году. Ее замужняя дочь двадцатисемилетняя Кира репетировала с друзьями в гостиной чеховское «Предложение». Ее сыновья девятнадцатилетний Сергей и шестнадцатилетний Александр тоже были дома, как и престарелая мать, которая жила с ними. В дверь позвонили, Кира открыла. Двое мужчин в военной форме полковник Масленников и майор Гордеев стояли на пороге.

— Евгения Александровна дома? — спросил

один из них.

— Да, проходите, — пригласила Кира и поспешила вернуться к прерванной репетиции.

Потом она услышала, как ее мать говорит в соседней комнате: «От тюрьмы и от сумы никогда не зарекайся».

Женю забрали прямо в той одежде, которая была на ней. Торопливо поцеловав детей на прощание, она велела не беспокоиться о ней, потому что она «совершенно ни в чем не виновата». Другие агенты пришли обыскать квартиру. Обыск продолжался до глубокой ночи. Когда начали отрывать паркетные доски, Кира спросила: «Что вы здесь ищете? Тайный проход в Кремль?» Но с НКГБ лучше было не шутить. Всякому, кто заходил в квартиру в этот вечер, приказывали сесть и ждать. Агенты забрали все семейные фотографии, где были Сталин, Светлана или Василий, а также книги с их подписями.

Во Владимирском централе, куда ее привезли, Жене были предъявлены обвинения в шпионаже, в попытке отравить мужа, который умер десять лет назад от сердечного приступа, и в контактах с иностранцами. Ее держали в одиночной камере, детям не разрешили свиданий с ней.

Женя признала себя виновной во всем. Позже она говорила дочери: «Там подписываешь все, только чтобы они оставили тебя в покое и не пытали». В тюрьме, постоянно слыша крики жертв, которых мучили до смерти, она проглотила стекло. Женя выжила, но мучилась от проблем с желудком до конца жизни.

Этот вечерний арест был таким нереальным, что страх пришел позднее. Александр Аллилуев вспоминал, что его брат Сергей лежал в постели и, затаив дыхание, слушал, не остановился ли лифт на их площадке. Шум или шорох на лестнице заставлял его вздрагивать. Несколько недель спустя около шести вечера лифт остановился. Кира была у них дома и, конечно, агенты НКГБ об этом знали. Она сидела и читала «Войну и мир». Когда она открыла дверь, на пороге стояли те же военные. Братья встали за спиной Киры, словно пытаясь защитить ее. Агенты зачитали ей постановление об аресте, и бабушка заплакала. «Бабушка, не унижайся, не плачь, ты не должна», — это были последние слова Киры.

Внизу ждала машина. Пока они ехали через Москву, Кира смотрела, как мимо нее бегут улицы вечернего города, и понимала, что больше никогда его не увидит. В пути в машине царила мертвая тишина, которую нарушил только лязг ворот Лубянской тюрьмы, когда машина въехала во двор. Кира держалась, пока у нее не отобрали все вещи и не заперли в камеру. Тогда она заплакала.

Ее обвиняли в распространении слухов о самоубийстве Нади. Кира была ошарашена. Она даже не знала о том, что Надя покончила с собой. Она всегда верила в историю с аппендицитом. «В моей семье никогда не болтали больше, чем необходимо. Не пересказывали никаких слухов… Им просто нужно было меня в чем-то обвинить, вот они и предъявили мне это. По их мнению, я болтала со всеми обо всем подряд».

Киру полгода держали в одиночной камере. Ее спасением стали воспоминания. Ей была жизненно необходима спасительная мысль о том, что за стенами этого сумасшедшего дома существует нормальная жизнь. Она вспоминала фильмы и спектакли, которые видела. Ей разрешили читать. Она мерила шагами свою камеру, спрашивая себя, что же она сделала. Вначале она была хорошей пионеркой, потом — комсомолкой. Она не могла понять. Должно быть, это Берия, который всегда имел зуб на их семью.

Мой

единственный ключ к пониманию происходящего — я была родственницей Сталина и знала, что Берия мог сказать ему про нас что-то, чему вождь бы поверил. Мама была очень прямолинейна, любила свободу, была одинаково честна и со Сталиным, и с Берией. Лаврентий Павлович невзлюбил ее, как только увидел впервые. Я поняла, что все происходящее подстроено Берией. Сталин к тому времени уже находился под его влиянием.

Кире советовали писать Сталину, но она не стала. Уж лучше было не напоминать вождю о своем существовании. Но у нее в голове, как и у большинства людей того времени, живущих в атмосфере страха, так все перепуталось, что она пыталась найти рациональное и даже справедливое зерно в действиях Сталина. Ее брат Александр объяснял это так:

Мы могли только предполагать, что где-то провинились в чем-то незначительном. Может, что-то не так в наших личных отношениях со Сталиным, может, мы недостаточно ему преданы. Мы были уверены, что без ведома Сталина никого из нас арестовать не могли. А если он решился на такую меру как арест своих близких родственников, думали мы, значит, была какая-то причина. С нашей точки зрения это было жестоко. С его точки зрения это просто соответствовало закону.

Второй муж Жени Н.М. Молочников, инженер по образованию и еврей по происхождению, тоже вскоре был арестован. Когда сыновья Жени спросили, что им говорить об отсутствии отца и матери, агент НКГБ проинструктировал их:

— Отвечайте, что они отправились в длительное путешествие.

— Но сколько оно продлится?

— До особого распоряжения.

Таким же образом были арестованы многие друзья Киры.

28 января 1948 года пришли за тетей Светланы Анной, старшей сестрой Нади и вдовой Станислава Реденса. Все в доме спали. Полковник, которого сопровождали еще несколько агентов, постучал в дверь в три часа ночи. Они показали Анне предписание об аресте. Когда ее уводили, Анна сказала: «Какое странное множество несчастий обрушилось на нашу семью, на Аллилуевых». Дети сидели вместе со своей няней, пока в квартире шел обыск. По их воспоминаниям он продолжался целые сутки.

Анну обвиняли в клевете на Сталина. Ее следователи собрали свидетельства членов семьи, друзей и знакомых. Тем не менее, когда они потребовали от нее подписать признание, ее сын Владимир отказался от своих показаний. Он гордо сказал: «Когда они арестовали мою мать, они не могли заставить ее ничего подписать, даже силой. Она стояла на своем, они ее не сломали, даже посадив в одиночку».

В 1993 году, сорок пять лет спустя, когда документы бывших заключенных были открыты для их родственников, Владимиру Аллилуеву показали дело о реабилитации его матери под номером Р-212. Самым ужасным в этой трагедии было то, что Женю и Киру вынудили дать показания против Анны.

Дом на набережной теперь называли домом предварительного заключения. Он превратился в дом-призрак. Дети Анны и Жени для удобства стали жить вместе. Дядя Федор, Надин брат, который жил там же, часто заходил к ним. «Все были в шоке — подавлены, угнетены, поражены, — вспоминал Леонид, сын Анны Аллилуевой. — Но мы старались держаться вместе, как всегда, и даже сильнее, чем всегда».

Светлана пыталась вступиться за родных перед отцом. Когда она спросила, в чем виноваты ее тетки и двоюродная сестра, он ответил: «Они много болтали. Они слишком много знали и слишком много болтали. И это было на руку нашим врагам». Все должны были держаться в стороне от семей репрессированных, а они этого не делали. Когда Светлана пыталась возражать, Сталин пригрозил: «У тебя тоже бывают антисоветские высказывания».