Дочь Сталина
Шрифт:
Ее старая знакомая актриса Кира Головко однажды проходила мимо Кремля. Чтобы не толкаться в троллейбусе, она часто ходила из МХАТа пешком через Большой каменный мост мимо Кремля. Однажды, проходя мимо Боровицких ворот, она услышала, как кто-то окликнул ее по имени. Она вздрогнула от страха, но увидела, что к ней подходит Светлана. Они некоторое время не виделись, каждая была занята своими собственными тревогами.
Светлана попросила Киру прогуляться с ней. Ей надо было поговорить. Позже Кира вспоминала, что Светлана казалась очень грустной. Этот разговор актриса хорошо запомнила потому, что он был единственной откровенной беседой между ними. Светлана всегда была такой закрытой и сдержанной, что немногие решались открыто говорить с ней.
Светлана сказала Кире, что она хочет развестись с Юрием. Кира была поражена. Ей казалось, что Светлана очень любит Юрия: она все делала для него — брала уроки пения, носила низкие каблуки. И у них недавно родилась дочь Катя.
Кира так запомнила слова Светланы:
— Это
— А он что сказал? — спросила я.
— Он сказал, что семейная жизнь — это постоянные компромиссы с обеих сторон и что, если уж я родила ребенка, то должна сохранить брак любой ценой.
— Ты рассказала Юре об этом разговоре?
— Да, но все без толку. Его мать считает, что я погубила его и как талантливого ученого, и как пианиста.
К тому времени они дошли до Художественного театра и расстались.
Как сказала Кира: «Так закончились мои близкие отношения со Светланой».
Светлана и Юрий разъехались. Зная, что им не дадут развестись без разрешения Сталина, Светлана написала осторожное письмо своему отцу, подписав его «твоя обеспокоенная дочь»:
10 февраля (без года)
Дорогой папочка!
Я очень бы хотела тебя увидеть и рассказать тебя, как я живу. Я бы хотела рассказать тебе об этом лично — тет-а-тет. Я несколько раз пыталась, но я не хочу беспокоить тебя, когда ты не очень здоров и к тому же очень занят…
Что касается Юрия Андреевича Жданова, мы, в конце концов, решили жить отдельно, не дожидаясь Нового года… уже два года (мы) не живем как муж и жена. Между нами творится что-то неописуемое.
Он больше не нужен мне. Особенно после того, как он доказал — не словами, а делами, — что я ни капельки не дорога ему. И после этого он второй раз повторил, что я должна оставить мою дочь с ним. Исключено…
Я покончила с этим профессором-сухарем, бессердечным эрудитом.
Он закапывается в свои книги, а семья и жена ему вообще не нужны. Их ему прекрасно заменяют многочисленные родственники.
Итак, папочка, я надеюсь вскоре увидеть тебя, и, пожалуйста, не злись, что я написала тебе обо всем постфактум Я ведь и раньше тебе об этом говорила.
Крепко целую тебя.
Летом 1952 года Светлана получила разрешение отца на развод с Юрием. Кандид Чарквиани в своих воспоминаниях записал историю о том, как Светлана сообщила Сталину о своем окончательном решении.
Наша третья встреча со Светланой была столь необычной, что я помню ее очень хорошо. Еще до часу дня я приехал на дачу Сталина в Кунцево. После короткого разговора Сталин извинился. «Не скучай здесь,» — сказал он и вышел из комнаты. Чуть позже он вернулся чисто выбритый и в хорошо отглаженном френче и брюках. Но не успели мы начать обсуждать вопросы, из-за которых я приехал, как раздался стук в дверь.
Это оказалась Светлана. Сталин с восторгом поздоровался с ней, поцеловал ее и, показывая на свой френч, сказал: «Посмотри, как я разоделся для тебя! Я даже побрился!» Светлана пожала мне руку, и мы все расселись вокруг стола.
После того, как мы обменялись несколькими банальными фразами, наступила тишина. Сталин ждал, что Светлана начнет разговор, но она молчала.
— Я знаю, о чем ты собираешься говорить, — наконец сказал Сталин. — Итак, ты все еще настаиваешь на разводе?
— Папа! — взмолилась Светлана.
Я понял, что разговор будет касаться семейных дел, встал и попросил разрешения выйти прогуляться по саду.
— Нет! — отрезал Сталин. — Ты нужен мне здесь. Это необходимо.
Затем он повернулся к Светлане и пообещал, что сам расскажет всем о ее решении.
Мне ничего не оставалось, кроме как стать невольным свидетелем неприятного разговора о личных делах. Я постарался сесть как можно дальше, но у хозяина был такой громкий голос, что просто невозможно было его не слышать.
— Что тебе мешает? По какой причине ты хочешь развода?
— Я не выношу свою свекровь. Я не могу к ней приспособиться, — пробормотала Светлана.
— А твой муж? Что твой муж говорит?
— Он во всем поддерживает мать.
— Ну хорошо, если ты так решила, то разводись. В таких делах нельзя принуждать силой. Но я хочу, чтобы ты знала: мне не нравится твое отношение к семейной жизни.
Это было
Позже Светлана говорила, что Жданов был очень умным, культурным, талантливым в своей области человеком и замечательным отцом, но они жили словно в разных вселенных. Он тоже хотел развестись. После развода он подружески относился к Светлане, посвящал много времени дочери Кате и брал обоих детей в свои походы и археологические экспедиции.
Сталин разрешил своей дважды разведенной дочери уехать из Кремля. Он дал ей квартиру в Доме на набережной. Вместе с ней переехала ее старенькая няня Александра Андреевна, которая теперь стала больше обузой, чем подмогой. Квартира № 179 на третьем этаже в седьмом подъезде была скромной — всего четыре комнаты и кухня. Но она была роскошной по сравнению с обычным московским жильем того времени — коммунальной квартирой, где несколько семей могли ютиться в одной комнате, разделенной перегородкой, где постоянно ссорились на общей кухне и в общем санузле и постоянно писали жалобы на шумных детей, которых воспитывают хулиганами, в домовой комитет.
Светлане было двадцать шесть лет, она была на последнем курсе аспирантуры. Когда она разводилась, отец спрашивал ее, на что она собирается жить. После ухода от Жданова, она не получила ни государственной дачи, ни машины с водителем. По новому закону от 1947 года родственники членов правительства не должны были больше получать какое-либо обеспечение за государственный счет. Светлана запомнила, как однажды отец прямо-таки набросился на нее: «Дармоедкой живешь, на всем готовом?… Дачи, казенные квартиры, машины, — все это тебе не принадлежит, не считай это своим».
Она объяснила, что ей не нужна дача или машина с водителем, а аспирантской стипендии вполне хватает на то, чтобы платить за квартиру и покупать продукты для нее и детей. Тогда он успокоился и дал ей несколько тысяч рублей, считая, что это — огромная сумма. Он понятия не имел, что деньги обесценились настолько, что нескольких тысяч хватит только на то, чтобы прожить несколько дней. Светлана ничего не сказала.
Тем не менее, Сталин предложил купить дочери машину, но только если она вначале получит водительские права. Этот эпизод она всегда очень любила вспоминать. Еще одним из любимых воспоминаний был один-единственный раз, когда она повезла отца покататься на машине. Светлана была за рулем, на заднем сидении сидел охранник с винтовкой на коленях. Сталин выглядел очень довольным, видя, что его дочь может водить машину.
Но, по правде говоря, Сталин и его дочь все больше отдалялись друг от друга. 28 октября она писала ему:
28.10.52
Мой дорогой папочка!
Я очень хотела бы встретиться с тобой. У меня к тебе нет никаких дел или вопросов, мне просто хочется увидеть тебя. Если ты мне позволишь и если это не побеспокоит тебя, я бы хотела провести с тобой на ближней (кунцевской) даче два праздничных дня — восьмое и девятое ноября. Если можно, я возьму детей, сына и дочку. Для нас это будет настоящий праздник.
Светлана привезла детей на дачу восьмого ноября. Это был первый раз, когда Сталин увидел Катю, которой было уже два с половиной года, и единственный раз, когда Светлана, ее отец и дети были вместе. Также в этот день была двадцатая годовщина Надиной смерти, хотя об этом никто не упоминал. Светлана не знала, помнит ли еще ее отец о том, какого числа мать покончила с собой.
Светлана с отвращением смотрела на дачу отца. Комнаты выглядели просто отвратительно. В дешевых рамках на стенах висели фотографии, вырезанные из журнала «Огонек»: маленькая девочка с теленком, какие-то дети, сидящие на мосту. Незнакомые дети — нигде не было ни одной фотографии его собственных внуков. Совершенно одинаковая мебель в комнатах — в каждой кушетка, стол, стулья — испугала ее. Небольшое застолье прошло хорошо, но Светлана чувствовала, что отцу безразлично и ее присутствие, и присутствие детей. Он только один раз посмотрел на Катю и залился смехом. Светлана не могла понять, хотел бы ее отец снова жить с семьей. Когда она представила себе, как живет вместе с детьми с отцом под одной крышей, то поняла, что он уже привык к свободе своего одиночества, которое, по его утверждению, полюбил еще в сибирской ссылке. «Мы уже были так разобщены с ним жизнью за последние двадцать лет, что было бы невозможно соединить нас в какое-то общее существование, в какую-то видимость семьи, одного дома, — даже если бы на то было обоюдное желание».
Она приехала одна и без подарка на празднование семидесятитрехлетия (семидесятичетырехлетия) отца. На празднике присутствовали Берия, Маленков, Булганин и Микоян. Хрущев приехал и уехал. Молотова не было, он был не в фаворе. На ХК съезде партии в октябре Сталин подверг его жестокому глумлению, а его жену Полину выслали в Казахстан за то, что она говорила на идише на официальном коктейльном приеме. Ее без колебаний объявили «дочерью еврейского народа».
Сталин был полон энтузиазма. Повара подготовили настоящий грузинский пир. Несмотря на то, что все продукты проходили «проверку на яды», Сталин предпочитал, чтобы другие попробовали блюда, прежде чем он начнет их есть. Хрущев вспоминал, что Сталин часто говорил: «Никита, вон там стоят гусиные потроха. Ты их уже пробовал?» Хрущев отвечал «Еще нет». «Я видел, что ему самому хочется их съесть, но он боится. Я пробовал блюдо, и только после этого он накладывал себе».