Дочь якудзы. Шокирующая исповедь дочери гангстера
Шрифт:
Я пошла раздевалку, где мамины сестры и другие родственницы облачались в черные кимоно перед большим, во весь рост, зеркалом, подошла к одной из служащих и тихо спросила:
— Можно я переоденусь отдельно от остальных?
— Простите, но у нас только одна женская раздевалка, — служащая выглядела удивленной.
— В таком случае я переоденусь позже, — промолвила я, чувствуя неловкость.
— К сожалению, у нас только один ассистент, который помогает женщинам надевать кимоно, поэтому вам было
— Я не хочу, чтобы кто-нибудь увидел мою татуировку.
— Что? Ах да, понимаю, — она подошла к ассистентке и что-то зашептала ей на ухо.
Маки увидела мою татуировку, когда я впервые приехала в Иокогаму. Тогда она очень рассердилась:
— О чем ты только думала? Господи боже мой, ведь ты женщина. Если мама с папой узнают, ты разобьешь им сердце. Когда-нибудь ты пожалеешь, что ее сделала.
— Я никогда об этом не пожалею.
— Ну да, как же! Какая глупость! — И она в ярости повернулась ко мне спиной.
И вот теперь сестра злорадно прошептала мне:
— Я же тебя предупреждала, что из-за нее будут проблемы.
Несмотря на это, ей удалось выставить из комнаты всех родственниц, чтобы я смогла переодеться.
В зал похоронных церемоний я пришла последней. Мы все собрались для семейного фото возле алтаря.
— Бедная Сёко, кажется, тебе очень неуютно от такого высокого воротника, — саркастически заметила Маки. Ей все не давала покоя моя татуировка.
— Маки-тян, ты не принесла мамину косметику?
— Принесла все, что сумела найти, вот.
Я взяла мамину помаду и кисточку. Когда открыла ее пудреницу, оттуда повеяло знакомым ароматом духов. Как это вышло, что с течением времени прекрасное мамино лицо с идеально наложенным макияжем превратилось в лицо старухи, иссеченное глубокими морщинами? Я решила, что мама должна отправиться на небеса красавицей, и стала осторожно красить ее губы помадой. Правда, руки дрожали так сильно, что мне потребовалось больше получаса, чтобы полностью закончить макияж.
Каждый из пришедших на церемонию брал по цветку, клал его в гроб к маме и прощался с ней. После этого ее тело повезли из бюро похоронных услуг в крематорий. Я смотрела, как беззвучно закрываются двери топки за уезжающим в ревущее пламя гробом. Когда мы вышли на улицу, я подняла взгляд и увидела, как из трубы крематория повалил вверх столб белого дыма. Мама отправилась прямо на небеса. Когда огонь угас, сотрудник похоронного бюро открыл печь, собрал пепел и кости и разложил их на столе.
— Прошу прощения, она приходилась вам матерью? — спросил он, стащив перчатки.
— Да.
— Сколько ей было?
— Пятьдесят девять.
— Она была еще молода. Я вам искренне соболезную.
Хрупкие мамины косточки тысячами крошечных дырочек напоминали кораллы. Мы собирали их целую вечность. Надо полагать, работник похоронного бюро заметил, в какой тяжелой стадии был у мамы остеопороз, и поэтому решил, что на мемориальной табличке годы жизни указаны неверно.
В тот день, когда у мамы случился инсульт, они с папой обедали вместе.
— Было очень вкусно, но я что-то немного устала, — сказала она, когда трапеза подошла к концу, — пойду-ка я, пожалуй, прилягу.
— Тебе нездоровится? — спросил ее отец.
— Нет, все хорошо, спасибо.
С тех пор она так больше и не открыла глаз. Ее заветной мечтой было купить маленький домик, чтобы мы смогли жить все вместе, и она трудилась не покладая рук, стремясь воплотить свою грезу в жизнь, но оказалась слишком слаба и в итоге загнала себя до смерти. Она все же успела поблагодарить своего дорогого мужа, с которым прожила всю жизнь в горе и в радости, после чего оставила этот мир.
А я все вспоминала о том, как болела, как проснулась и обнаружила, что мамы нет рядом, и как бросилась босиком на улицу ее искать. Теперь, старайся не старайся, ее уже не найти. И слезы, катящиеся по щекам, казалось, никогда не закончатся.
Глава VIII
Цепи
После смерти мамы папа отказался от дома, который они вместе снимали. На-тян, чтобы закончить старшие классы, переехала к нашему брату. Отец решил, что в Иокогаме у него будет больше работы, чем в Осаке, и переехал к Маки.
Однажды, примерно через полгода после этого, к нам подошел Хара. Он выглядел обеспокоенным. Оказывается, у него возникли разногласия с владельцем пачинко по поводу политики управления компанией.
— Если бы я мог здесь остаться, я бы позаботился о вас. Зарплата у меня нормальная, вот только сносить это мне больше не под силу. Так что в конце месяца я увольняюсь, — сказал нам Хара. — Если уйдете со мной, я позабочусь, чтобы вы не остались без работы. Не исключено, что на время придется затянуть потуже пояса, но в конечном итоге вы будете в выигрыше. Что скажете?
К этому времени мы с Такой уже любили Хару как брата, поэтому даже не стали тратить времени на раздумья. Мы уволились из пачинко, забрали наши скудные пожитки и переехали в однокомнатную квартиру в Токио. Хара устроил Таку на службу в фирму, занимавшуюся потребительскими кредитами, а я подыскала себе работу в баре на Синдзюку. Смена длилась десять часов: с семи вечера до пяти утра. Вскоре выяснилось, что Хара вынужден уехать из Токио и вернуться в родной город Кумамото на юге Японии.
— Не забывайте о том, чему я вас научил. Надеюсь, когда-нибудь вы сами станете владельцами страховой фирмы, — с улыбкой сказал он, когда мы провожали его в аэропорту.