Дочки-матери
Шрифт:
А на орбиту Мейны мы прямо из «прыжка» вывалились. У меня дух захватило с непривычки, даже страшновато стало — сейчас вот как вмажемся во что-нибудь с гиперразгону. Но зря паниковала. Козерог здешнее пространство, похоже, знал, как собственную комнату, а местный народ — лихие пилоты — так изящно уворачивались, что только диву дашься.
Им тут всем было наплевать на технику безопасности. А космос вокруг этого мира напоминал проходной двор.
— У вас что, все на чем-нибудь да летают? — говорю.
— Почти, — отвечает Козерог. И врубает атмосферные двигатели. И пилит вниз, не размыкая стыковочный узел.
— Послушай, — говорю. — Это, конечно, не мое дело, но не связаться ли тебе с диспетчером, а? Чтоб там поле приготовили побольше…
— С кем? — говорит, а мы в это время входим в атмосферу. И турбулентность такая, что весь наш тандем вибрирует и трещит по всем швам. — Ну, ты даешь! А с президентом мне не надо связаться? Выдумают тоже…
Я удивилась. Но промолчала. В конце концов, думаю, он здесь живет и, вероятно, знает, что делает. Я просто забыла святое древнее правило — мужчины слишком склонны к риску, скоростную технику им лучше не доверять.
А напрасно забыла.
Место посадки было отмечено у Козерога в лоции. Чем ниже мы опускались, тем было виднее, что под нами — большое поселение со всеми признаками цивилизации. И расчетная точка — на огромном космодроме. И уже совсем рядом стало ясно, что, против ожиданий Козерога, в этой самой точке уже стоит чей-то звездолет.
Я тогда впервые в жизни увидела наяву этот киношный трюк — как тяжелую боевую машину для дальних полетов, да еще и с грузовиком на буксире, выворачивают, как авиетку. И теперь, как человек опытный, могу сказать точно — издали на это смотреть куда приятнее, чем находиться в этой самой машине.
Что-то так скрежетнуло и грохнулось, что у меня волосы встали дыбом. Но — дернуло, качнуло, еще качнуло — встали на грунт.
Я, наверное, была совершенно зеленая. Но очень радовалась, что мы остались живы. И радостно обернулась к Козерогу. И увидела, что он пребывает в состоянии неописуемой и неконтролируемой ярости.
— Пошли, — говорит, вернее, цедит сквозь зубы. — Я ему сейчас кишки на шею намотаю.
— Кому? — говорю.
— Рыжему, — и добавил, что еще он сейчас сделает с Рыжим.
Это должно было быть мучительно больно, продолжительно и совершенно аморально. Я пожалела Рыжего. А Козерог, говоря эти ужасные вещи, перекинул через плечо ремень тяжелого бластера, запрещенного к применению в обитаемых разумными существами мирах, и вытащил меня из кресла за руку. И так мы вышли наружу: он впереди, с кошмарным орудием убийства всего живого, я — за ним, в легком ошизении, чтоб не сказать сильнее.
Козерог сразу оглядел масштабы бедствия. Масштабы были…
Его маневренный кораблик даже не поцарапался — аккуратно так встал, загляденье. А грузовик, который мы не успели придержать силовым полем, рухнул, как мешок с картошкой — и амортизаторами снес всю навигационную систему с левого борта у того бедолаги, который стоял в нашей расчетной точке.
И у Козерога сразу похорошело на душе. Он демонически так хохотнул и выразился в том смысле, что, пожалуй, не будет делать с Рыжим то, что собирался. Что Рыжий сам уделается по уши, пока будет восстанавливать свои ощущала.
Я говорю:
— Нехорошо быть таким злым.
— А нефиг, — отвечает. Саркастически ухмыляется и поднимает указательный палец. — Ну ладно. Нормалек, что хорошо кончается. Пошли в штаб, что ли.
И я пошла. Мне было интересно до невозможности, куда это меня занесла судьбина, поэтому я шла и глазела по сторонам. А здешний космодром, наблюдаемый с земли, был потрясающе экстравагантным местом.
Ну что я видела до сих пор? Тоскливое убожество. Списанная рухлядь, вылизанная до солнечного блеска. Покрытие, отдраенное шампунем. Дурацкий неоновый транспарант над диспетчерской «Аллариа приветствует гостей!» Чахленький цветничок под тусклым куполом возле здания Санитарно-Карантинной Службы.
То ли дело — здешняя величественная панорама! Я сразу догадалась, что тут проживают широкие натуры.
Чистоту покрытия тут поддерживали посредством реактивных струй, вырывающихся из двигателей при взлете и посадке. Некоторое количество мусора таким образом разлетается в разные стороны, а то, что не успевает улететь — сгорает, плавится и навсегда прилипает к покрытию, переставая путаться под ногами и мешать. Поэтому мы шли по разноцветным пятнам, и в одном из этих пятен я узнала расплющенную латунную консервную банку.
Тот мусор, который еще не успел подвергнуться очищающему воздействию, валялся в первозданном виде. Я пожалела, что я не ксенолог. Потрясающе интересный был хлам, хоть диссертацию по нему пиши — но я не понимала назначения и половины выброшенных предметов. Бедная серая мышь из заштатной дыры на краю Галактики.
А звездолеты! Это совершенство линий! Эта безупречность мощной техники, повидавшей на своем веку множество боев и катастроф и вышедшей в полной боевой! Эти заплаты на броне! Эти намалеванные на обшивке драконы, хищные птицы и женщины, скудно одетые, но тяжело вооруженные, с такими телами, что Служба Контроля плакала бы горючими слезами!
Я поняла, что этот мир мне нравится. В его жителях было нечто очень славное.
Через четверть часа блуждания среди сказочных крыльев мы вышли к их штабу. Я, грешная, ожидала увидеть офис космодромного начальства. Судя по внешнему виду этого местечка и количеству пристроек, это и был гибрид офиса с диспетчерской и станцией слежения. Но уж казенной скуки тут и в помине не было.
Вход в этот псевдоофис украшали неоновые и лазерные изображения все в том же порядке: драконы, женщины, оружие и крылья. И выглядело все в целом, как парадный подъезд провинциального театра.