Догматика без догматизма
Шрифт:
Понятно, тем не менее, что на практике грань между двумя формами существования молитвы и ритуала будет оставаться весьма размытой. Свободный и естественный – подобный импровизированному танцу – ритуал очень быстро становится обязательным, часто «мертвым» элементом богослужения, но и давно уже мертвый ритуал может вдруг неожиданно ожить для кого-то. В обращении с этими религиозными элементами требуется осторожность, чуткость, ответственность.
Подытожим все сказанное в данном разделе. Христианство является в своей глубинной сущности протестом против религии, однако протестом, практически с неизбежностью выражающимся в религиозных формах. Бог протестует против религии, делая это изнутри религии, – так описал это Пауль Тиллих. Поэтому отношения христианства и религии невозможно определить однозначно. Они всегда будут напряженными: христианство будет выступать против религии, но оно вряд ли сможет обойтись без тех связанных
Глава 20. Основы евангелической этики
Теперь настало время вспомнить о первом применении закона. Заповеди, данные Богом, можно понимать не только как средство обнажить грех человека, но и как способ обустроить жизнь в этом мире. Они – это своего рода указания и ориентиры, как сделать жизнь комфортной и наполненной, противостоять злу и уменьшить ущерб от него. Указания и ориентиры, – это следует еще раз напомнить – заложенные в самой нашей природе.
Будучи таковыми, библейские или другие религиозные заповеди могут оказаться полезными в решении проблем нашей повседневной жизни. Однако здесь требуется осторожность. Вспомним еще раз уже приведенные слова Лютера и продолжим цитату: «То, что заповедует Моисей, оно не ново. Ибо то, что Бог с неба даровал иудеям, это же самое написал он в сердцах всех людей, как иудеев, так и язычников, только что иудеям, как своему избранному народу, Он из преизбытка дал всему этому быть возвещенным человеческим голосом и быть написанным. Итак, я соблюдаю те заповеди, что дал Моисей, не потому, что они даны Моисеем, а потому что они укоренены во мне от природы, и потому что Моисей здесь полностью этой природе соответствует. А иные заповеди Моисея, которые от природы не укоренены во всех людях, язычники и не соблюдают, они их и не касаются (…) хотя они и замечательны. (…) С Писанием нужно обходиться и обращаться тщательно. С начала времен слово исходило различными образами. Нужно смотреть не только на то, является ли оно словом Божьим, произносил ли его Бог, но и, прежде всего, на то, для кого оно было произнесено, касается ли оно тебя или кого-то другого. Здесь столь же большое различие, как между летом и зимой. Бог многое говорил Давиду, повелевал ему сделать то или другое. Но меня это не касается, это сказано не мне».
Это означает, что закон (если использовать его в первом применении), как он изложен в Писании, не является чем-то абсолютным. Его предписания нужно обдумывать и применять не напрямую, слепо, а используя свой собственный разум, с учетом конкретной ситуации. Об этом основополагающем принципе некоторые верующие часто забывают и тем самым впадают в заблуждение евангельского фундаментализма, для которого на первом месте стоит буква, а не дух.
Подобного подхода лютеранская этика стремится избегать. В целом для евангелическо-лютеранской этики характерны следующие особенности:
1. Реалистичность.
2. Евангельская спонтанность и ситуативность.
3. Положительное отношение к миру.
Реалистичность лютеранской этики выражается, прежде всего, в лютеровском учении о двух царствах. Исходя из этого учения, приходится признать, что жизнь в мире не может осуществляться «по Евангелию». Евангелие не может стать законом. В мире есть свои законы, которые включают в себя возможность, а порой и необходимость насилия и, уж во всяком случае, «воздаяния по заслугам».
Вот почему лютеранская этика реалистична. Невозможно жить в мире и быть свободным от его законов, это невозможно даже внутри церкви как социального института. И эти законы могут быть порой весьма суровы. По убеждению лютеран, христианин может и даже должен служить в армии, занимать государственные посты, выступать в суде – словом, заниматься любым мирским делом, приносящим общественную пользу. Будучи добрым христианином, он не может уклоняться от «мирского» служения Богу, уклоняться в том числе от порой «черной» и неприятной работы. При этом речь отнюдь не идет об уступках миру, о сделках с совестью. Напротив: такое служение, даже самое, казалось бы, неблагодарное, если оно направлено на умножение блага – это служение самому Богу, который таким образом управляет миром.
Второй особенностью лютеранской этики мы назвали евангельскую спонтанность и ситуативность. Здесь речь идет о том, что верующий, будучи уже оправданным, свободен от заботы о своем спасении. Он совершает поступки, исходя не из надежды на то, что они принесут ему «дополнительные баллы» перед Богом, а исходя из нужды ближнего. Скажем, часто возникают дискуссии, нужно ли подавать милостыню нищему, если знаешь, что он распорядится полученными деньгами не лучшим образом. Типичным ответом становится: конечно, милостыню подавать нужно, ведь, в конце концов, она важна не столько для этого нищего, сколько для тебя самого. Лютеранство не приемлет такого ответа, поскольку он базируется на праведности дел, самоправедности человека. А лютеранское богословие исходит из того, что доброе дело только тогда является по-настоящему добрым, когда совершается не из желания заслужить что-то у Бога или даже улучшить самого себя, а из спонтанного и бескорыстного желания помочь ближнему. Наша задача – помочь именно ближнему, а не себе. Поэтому подлинно нравственным импульсом является стремление не исполнить абстрактный закон, общие заповеди, а найти способ наиболее эффективно помочь конкретному нуждающемуся человеку в этой его нужде. Соответственно, в ситуации, требующей этического решения, следует ориентироваться не только на «вечные» нормы и заповеди, но и на буквальную ситуацию, в которой ты оказался, и которая, быть может, требует вовсе не традиционного подхода.
Отсюда вытекают две особенности Лютеранской церкви в социальной сфере: во-первых, некоторая кажущаяся «сухость и бюрократичность» (ведь необходимо точно выявить нужду и определить пути помощи), но в то же время эффективность ее социального, диаконического служения. И, во-вторых, большая, чем у ряда других церквей, готовность к новым, нестандартным подходам в решении этических вопросов – в полном осознании своей ответственности за эти решения.
Речь идет о важном христианском принципе: поступать не по написанному закону, а по любви. Любовь же очень конкретна, она всегда смотрит на конкретную нужду отдельного человека, а не на некие вечные принципы. Лютер в этом смысле, по выражению одного исследователя, «перенес этику с неба на землю».
Третьей важнейшей особенностью лютеранской этики является положительное отношение к миру. Средневековая культура была во многом проникнута отторжением мира, это была культура монашеская, культура аскетизма. Монашеское мышление предполагало, что путь к Богу – одновременно путь от мира, что только отрекаясь от мира, только умерщвляя плоть, можно приблизиться к Богу. Для Лютера все совершенно иначе. Мир создан Богом для людей и их радости. Поэтому истинная духовность не может заключаться в бегстве от мира. Только в мире можно жить подлинно духовной жизнью. И более того: жить в мире – не значит принимать на себя все трудное и печальное, бежать радостей мира. Скорее наоборот, надо с благодарностью и наслаждением принимать все дары Бога. Убегая от мира, ты убегаешь от реального дара Божьего, убегаешь – куда? – в какие-то свои измышления и представления о возвышенном и духовном. Дух не противоположен материальному, наоборот: Дух проявляется в материальном. Хорошим примером тому должны служить таинства, в которых Божье прощение возвещается самым что ни на есть материальным образом.
Мысль и благочестие Средневековья, а во многом и нашего времени, стремятся к идеалу возвышенной чистоты, «непорочности». Человек должен удалить как можно дальше от себя низкое, «животное» в своей природе и приблизиться к Богу своей моралью, аскезой и высокими разумными размышлениями. Область чувственного, телесного, сексуального часто воспринимается как нечто низкое, не вполне достойное человека как духовного существа. Оправдываемся ли мы делами или верой, эта область: чувственное, сексуальное, «животное» – кажется здесь совершенно не причем, мы думаем, что она особенно далека от Бога.
И в Средние века, и сегодня мы говорим о религии как о духовной сфере – сфере, где мы принимаем высокоразумные и глубокие решения, испытываем возвышенные чувства. Мы все были и остаемся в глубине души «монахами». Для Лютера религиозная жизнь, подлинная духовность не просто включала в себя телесный аспект, но прямо-таки требовала его. Телесность – неотъемлемая часть человеческой жизни. Исходя из этого, мы не должны делить свою жизнь, свои потребности на нечто «возвышенное» и нечто «низкое», на «духовное» и «животное». Бог создал нас такими, какие мы есть. Это была Его воля, что мы живем в теле и имеем все необходимые потребности. Отказываться от этих потребностей – это значит противостоять Богу. Вспомним, наша «животная» часть является элементом того, что традиционно называется «образом и подобием Божьим». Для лютеранской этики в чувственности человека, в радостях жизни нет ничего постыдного. Лютер пишет: «Дьявол знает, как играть нами, он печальный, скорбящий дух, дух, который не может выносить веселого сердца (…) мы не можем запретить птицам летать над нашей головой, но мы вполне можем не позволить им вить гнезда у нас в волосах. Ищи же хорошей компании, играй в карты или во что-либо другое, что доставляет тебе удовольствие. И делай это с чистой совестью. Депрессии приходят не от Бога, а от дьявола».